В погоне за рассветом
Шрифт:
— Ты слышишь, Маттео?
Я понял, что отец воспринял это как своего рода торжественную клятву, поскольку призывает дядю быть свидетелем.
— Я слышу, Нико.
Отец вздохнул, по очереди посмотрел на нас, почесал еще немного свою бороду и наконец сказал:
— Ладно, тогда мальчик поедет с нами. Иди, Марко, и объяви ему об этом. Скажи его сестре и вдове Эсфири, чтобы они упаковали вещи Азиза, которые он возьмет с собой.
Таким образом, мы с Ситаре улучили возможность обменяться кратковременными поцелуями и другими невинными ласками. А на прощание девушка сказала мне:
— Я никогда не забуду вас, мирза Марко. Я не забуду, как вы были добры к нам обоим и как беспокоились о моей дальнейшей судьбе, о том, что со мной станет после вашего отъезда. Я бы очень хотела вознаградить вас — и именно тем способом, от которого вы так благородно отказались. Если когда-нибудь вы снова окажетесь здесь…
Глава 4
Я уже упоминал о том, что нам предстояло пересечь Деште-Кевир в наиболее подходящее для этого время года. Не представляю, что бы с нами было, если бы нам пришлось пересечь ее в самое плохое время. Мы сделали это поздней осенью, когда солнце уже не было таким дьявольски горячим, однако все равно подобное путешествие, вне всяких сомнений, нельзя назвать приятным. До этого я полагал, что нет ничего более скучного и однообразного, чем долгая поездка по морю, по крайней мере когда море не становилось страшным из-за шторма. Однако хуже всего оказалось путешествие по пустыне: жажда, зуд, царапающий кожу дребезжащий песок, изнуряющая жара — список ненавистных неудобств можно было продолжать и продолжать. Именно этот список всплывал, словно речитатив проклятий, в расстроенном мозгу путешественника, когда тот устало тащился по пустыне от одного невыразительного горизонта по невыразительной плоской поверхности к другой удаляющейся от него невыразительной линии горизонта.
Покинув Кашан, мы снова оделись для нелегкого путешествия. Мы сняли аккуратные персидские тюрбаны и роскошные расшитые наряды, вновь завернувшись в свободно свисающие куфии, головные накидки и в просторные абасы, которые были не столько красивыми, сколько практичными костюмами, не прилипавшими к телу, но свисавшими свободно. Таким образом, это давало поту возможность испаряться с тела и на костюме не образовывалось складок, в которые мог забиваться летящий песок. Наши верблюды были увешаны кожаными бурдюками с хорошей кашанской водой, а также вьюками с сушеными бараниной, фруктами и ломким местным хлебом. (Чтобы раздобыть эти продукты, нам пришлось дожидаться, пока базар снова пополнится после Рамазана.) Мы также нашли в Кашане и некоторые новые товары, которые взяли с собой: гладкие округлые прутья и отрезы легкой ткани, сшитые таким образом, что они образовывали кожух. Вставив прутья в кожух, мы могли быстро превратить его в шатер такого размера, что там свободно мог укрыться один человек, или если было необходимо, то могли разместиться и двое, но уже не с таким комфортом.
Еще прежде, чем мы выехали из Кашана, я предупредил Азиза, чтобы он никогда не позволял нашему рабу Ноздре заманить его в шатер или еще куда-нибудь вне пределов видимости остальных, и велел сразу же сказать мне, если погонщик верблюдов попытается с ним что-нибудь сделать. И действительно, как только Ноздря заметил среди нас мальчика, его поросячьи глазки расширились до размеров человеческих, а единственная ноздря зашевелилась, словно он почувствовал запах добычи. В первый день Азиз, так же как и все остальные, на короткое время оказался обнаженным — и Ноздря бродил вокруг и строил глазки, пока я помогал мальчику снять персидский наряд, в который одела его сестра, и показывал, как правильно облачаться в арабские куфию и абас. Я незамедлительно сделал Ноздре суровое предупреждение, многозначительно поигрывая своим поясным кинжалом, пока произносил речь. Он весьма неискренне заверил меня в том, что будет вести себя хорошо.
Едва ли я поверил в обещания Ноздри, но случилось так, что он действительно ни разу не приставал к Азизу и не пытался этого делать. Мы еще только начали путешествие по пустыне, когда Ноздря стал заметно страдать от какой-то болезненной язвы на заду. Если, как я подозревал, раб сознательно зашиб ногу одному из верблюдов для того, чтобы сделать остановку в Кашане, то теперь другое животное нашло способ отомстить ему. Каждый раз, когда верблюд Ноздри оступался и встряхивал его, Ноздря пронзительно вскрикивал. Вскоре он подложил себе на седло все мягкие вещи, которые только смог найти среди тюков. А затем, каждый раз, когда раб отходил от костра, чтобы помочиться, мы слышали его стоны и неистовые проклятия.
— Один из кашанских мальчишек, должно быть, заразил его scolamento [145] , — сказал дядя Маттео с насмешкой. — Это точно заставит паршивца вести целомудренный образ жизни и впредь быть разборчивым.
Ни тогда, ни потом мне не пришлось страдать ни от чего подобного, за что я должен благодарить фортуну, а не свои целомудрие и разборчивость. Тем не менее я теперь выказывал Ноздре больше дружеской симпатии и меньше других смеялся над его затруднительным положением, поскольку был очень рад, что его zab вызывал у него другие заботы и Ноздря не пытался засунуть его в моего подопечного. Болезнь раба постепенно пошла на убыль и наконец прошла окончательно, оставив лишь некоторые неприятные ощущения, но к этому времени произошли другие события, которые представляли для Азиза куда б о льшую угрозу, чем распутство Ноздри.
145
Триппер (ит.).
Шатер или какая-то защита вроде него абсолютно необходимы в Деште-Кевире, потому что человек там не может просто лечь на одеяла и заснуть, в противном случае его быстро засыплет песком. Б о льшую часть пустыни можно сравнить с гигантским подносом огромного fardarbab — предсказателя будущего. Это огромная плоская равнина, сплошь заполненная мягким серовато-коричневым песком, таким мелким, что он течет сквозь пальцы подобно воде. В то время, пока не дует ветер, этот песок лежит нетронутым, как песок на подносе предсказателя. Он настолько мягкий и тонкий, что даже если по нему проходит насекомое — сороконожка, кузнечик или скорпион, — то оно на песке оставляет след, который виден издалека. И странник, заскучавший от утомительного путешествия по пустыне, может развлечься, идя по извилистому следу одного какого-нибудь муравья.
Однако в дневное время редко когда не дул ветер: он поднимал песок, подбрасывал его, носил туда-сюда и снова бросал. Поскольку ветр а в Деште-Кевире всегда дуют в одном направлении, с юго-запада, то определить, куда направляется путешественник, довольно просто, даже если вы встретили его на стоянке в лагере, — нужно просто присмотреться, какой бок его верблюда сильнее засыпан летящим песком. В ночное время ветер в пустыне стихает и на землю оседают частички песка. Однако самые тонкие частички остаются в воздухе в виде пыли, такой плотной, что она образует сухой туман, который закрывает звезды на небе, а иногда даже полную луну. В темноте и тумане видимость может быть ограничена несколькими локтями. Ноздря рассказал нам, что когда-то существовали создания, которые назывались караны. Согласно персидской легенде, они сами создавали этот темный туман с помощью черной магии и пользовались им, чтобы вершить темные дела. Хотя гораздо чаще основной опасностью такого тумана является взвешенная пыль, которая незаметно высыпается из воздуха в тиши ночи, и путешественник, который не укрылся в шатре, может оказаться заживо похороненным или же задохнуться во время сна.
Нам предстояло еще пересечь б о льшую часть Персии, но это была пустынная местность — может быть, самая пустынная на земле, — и мы не встретили на нашем пути ни одного персиянина или кого-нибудь еще, даже ни разу не увидели следов какого-нибудь крупного насекомого. В других районах Персии, таких же необитаемых и необрабатываемых человеком, путешественникам приходится быть настороже, чтобы не встретиться со стаей голодных львов или падальщиков-шакалов или же со стадами больших нелетающих shuturmurq — птиц-верблюдов, о которых нам рассказывали, что они якобы могут распотрошить человека ударом ноги. Но ничего подобного в пустыне опасаться не приходится, потому что здесь просто нет живых существ. Мы лишь изредка видели случайно залетевших сюда грифов или коршунов, но и те оставаясь высоко в небе и вовсе не собирались спускаться. Даже растения, казалось, избегали этой пустыни. За все время нам встретился здесь один-единственный низкорослый кустарник с толстыми мясистыми листьями.
— Молочай, — пояснил Ноздря. — Он растет тут лишь потому, что Аллах специально посадил его, чтобы помогать путешественникам. В жаркое время года стручки молочая созревают, раскрываются и разбрасывают свои семена. Они начинают растрескиваться, когда пустынный воздух становится таким же жарким, как человеческая кровь. Когда же воздух становится еще горячей, то стручки начинают раскрываться все чаще. Таким образом, путешествующий по пустыне может определить, услышав, как громко трещат стручки молочая, что воздух стал настолько жарким, что он должен сделать остановку и укрыться в тени, иначе странник погибнет.