В погоне за счастьем
Шрифт:
Я пришла в сознание уже в госпитале. Я лежала на каталке, окруженная врачами и медсестрами. Я слышала, как один из докторов разговаривает с Джимом.
Как давно ваша жена беременна? — спросил он.
Она беременна?
Да. Вы что, не знали?..
Она не моя жена.
Как ее имя?
Сара.
Доктор принялся щелкать пальцами перед моим лицом: «Сара, Сара… ты здесь? Ты меня слышишь?» Мне удалось пробормотать всего лишь одно слово: «Ребенок…» И мир снова погрузился в темноту.
Когда я снова очнулась, была глубокая ночь. Я лежала одна, в маленькой больничной палате. Мои руки были опутаны
Больно?.. — спросила она.
Я отчаянно закивала головой. Она вложила мне в руку маленький инжектор.
Это для впрыскивания морфия, — сказала она.
Морфий? О боже…
Когда боль станет невыносимой, просто сожмите его. И…
Она продемонстрировала мне работу устройства. И тотчас наркотическое тепло разлилось по моему телу. Я провалилась в сладкое забытье.
Потом снова стало светло. Надо мной склонилась другая медсестра. Простыни были откинуты. Моя больничная сорочка задрана выше пояса. Окровавленную повязку отдирали от моей кожи. Я содрогнулась от боли.
Я бы на вашем месте не стала на это смотреть, — сказала медсестра.
Но я все-таки посмотрела — и снова вздрогнула, когда увидела на животе ужасающего вида колею из швов. Мне удалось вымолвить слово:
Что?..
Боль опять пронзила меня. Я судорожно попыталась нащупать инжектор. Медсестра вложила его мне в руку. Я нажала впрыск. Темнота.
Снова свет. Теперь я видела над собой знакомое лицо: доктор Болдак. Он прикладывал стетоскоп к моей груди. Прижав палец к моему левому запястью, он проверял пульс.
Эй, привет, — сказал он. Его голос был тихим, сдержанным. Я сразу поняла, что случилось. — Как боль? Сильная?
Да.
Еще бы. Но худшее позади.
Я потеряла его, да?
Да. Я так сожалею…
Что произошло?
У вас было клиническое состояние, известное как «ослабленная шейка матки»; к сожалению, его невозможно диагностировать на ранней стадии. Суть в том, что шейка матки не смогла выдержать веса ребенка, когда он перевалил за пятимесячную отметку. И когда шейка сломалась, началось кровотечение. Вам повезло, что подоспел ваш друг Джим. Вы могли умереть.
Вы меня прооперировали?
У нас не было выбора. Произошел разрыв матки. Это непоправимо. Если бы мы не сделали операцию…
Вы ее удалили?
Молчание. И потом:
Да, Сара. Мы провели гистерэктомию.
Я нащупала инжектор. Нажала впрыск. Снова провал. Потом была ночь. Свет в палате не горел. За окном лил дождь. Громыхал гром. Завывал ветер. Подрагивали стекла. Как будто небесный оркестр исполнял свою партитуру. Время от времени вспыхивала молния. Прошло несколько минут, прежде чем рассеялся морфийный туман. Боль еще чувствовалась, но она уже не была такой обжигающей. Она стала тупой и настойчивой. Я уставилась в окно.
А потом Джек. И вот теперь это.
Я с трудом сглотнула. Поборола искушение снова впрыснуть морфий. Дождь уже не просто стучал в окно, он омывал его широкими струями. Мне хотелось плакать. Но слез не было. Все, что я могла, это смотреть в черную пустоту ночи. И думать: значит, это произошло. Возможно, сказывался эффект наркотика. Или послеоперационный шок. А может, просто наступает такой момент, когда ты уже не в силах страдать. И не то, чтобы ты вдруг смирился с судьбой. Скорее начинаешь понимать горькую правду: трагедии случаются, от них не застрахован никто. Мы все живем в страхе перед трагедией. Стараемся держаться от нее подальше. Но, как и смерть, она вездесуща. Она пронизывает всё, что мы делаем. Мы тратим жизнь на то, чтобы воздвигнуть крепостную стену, отгородиться от ее натиска. Но она все равно побеждает. Потому что трагедия подкрадывается незаметно, она невидимка Когда же она наносит удар, мы ищем причины, объяснения, послания свыше. Я беременею. Теряю ребенка. Мне говорят, что больше никогда я не стану матерью. Я снова беременею. И снова теряю ребенка. Что это означает? Может, кто-то дает мне знак? Или просто так устроена жизнь?
В тот день ко мне пришел Джим. Он выглядел смущенным. В руке у него был маленький букетик цветов. Они уже слегка поникли.
Я принес тебе это, — сказал он, положив цветы на тумбочку.
Как только букет был пристроен, Джим попятился в угол. То ли он не хотел мешать мне своим присутствием, то ли ему было неловко находиться так близко.
Спасибо тебе, — сказала я.
Он прислонился к стене у двери.
Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
Настоятельно рекомендую морфий. Отличная штука.
Должно быть, ты очень мучилась.
Да, гистерэктомия — штука болезненная.
Он резко побледнел:
Я не знал. Мне так…
Это я должна просить прощения. Нужно было с самого начала все тебе рассказать. Но я оказалась трусихой…
Он поднял руку.
Не надо ничего объяснять, — сказал он.
Доктор сказал, что если бы ты не подоспел…
Последовала неловкая пауза.
Мне, наверное, лучше уйти, — сказал он.
Спасибо, что навестил. Спасибо, что…
Могу я спросить? — перебил он меня.
Я кивнула.
Тот парень, от которого ты ждала ребенка… ты его любишь?
Любила. Очень.
Все кончено?
Безвозвратно.
Нет, — сказал он, — я же вижу.
Мне нечего было ответить. И я отделалась отговоркой:
Давай поговорим, когда я выйду отсюда.
Да, конечно, — сказал он.
Мне жаль, Джим. Очень жаль.
Все нормально.
Но я знала, что это не так. К тому же я понимала, что новость о моей госпитализации быстро разлетится по Брансуику. Разумеется Дункан Хауэлл уже знал о том, что меня экстренно доставили в госпиталь, о чем свидетельствовала цветочная композиция, которую принесли в тот же день. К ней была приколота карточка: