В погоне за счастьем

Кеннеди Дуглас

Поправляйся быстрее… От коллектива «Мэн газет».

Я и не ждала эмоциональных восклицаний. Но сдержанный характер послания заставил меня задуматься о том, известно ли мистеру Хауэллу об истинной причине моего недуга.

Доктор Болдак сказал, что в связи с хирургической операцией и большой потерей крови мне придется задержаться в госпитале дней на десять. Я беспокоилась о том, что срываются сроки выхода моей колонки, и позвонила в офис главного редактора. Впервые с тех пор, как я начала писать для «Мэн газет», мистер Хауэлл не ответил на мой звонок. Вместо него к телефону подошла секретарь и сообщила, что главный редактор

«на совещании», но он хочет, чтобы я отдохнула еще две недели, «с полным сохранением содержания».

Это очень великодушно с его стороны, — сказала я. — Пожалуйста, передайте ему мою благодарность.

Следующие десять дней я провела в послеоперационном дурмане. Хотя боль притупилась, я испытывала серьезный физический дискомфорт. Должно быть, я была очень убедительна в своих жалобах, поскольку доктор Болдак и медсестры разрешили мне держать под рукой инжектор с морфием. Бывают в жизни минуты, когда тебе не хочется ясности мысли, правды, трезвости. Я переживала как раз такой момент. Каждый раз, когда я чувствовала, что ко мне возвращается память, я сжимала инжектор. Я знала, что пройдет десять дней, и мне придется встать с этой постели и жить дальше. Но пока я предпочитала наркотическое забытье.

Рут навещала меня через день. Она приносила домашнее овсяное печенье, журналы и однажды даже прихватила бутылочку бренди.

Кому нужно бренди, когда есть эта штука? — сказала я, показывая инжектор.

Все средства хороши, — ответила она с тревожной улыбкой.

Она предложила поработать моим почтальоном.

Никакой почты, никаких газет, никакой реальности. Я отдыхаю ото всего.

Я видела, как она косится на инжектор в моей руке.

Эта штука действительно помогает забыться? — спросила она.

Еще бы, — ответила я. — Я подумываю о том, чтобы установить ее у себя дома.

Блестящая идея, — сказала она. По ее тону я поняла, что она старается отнестись к моим словам как к шутке. — Ты уверена, что тебе ничего не нужно?

Кое-что нужно.

Скажи.

Полная потеря памяти.

За два дня до выписки медсестра забрала у меня морфийный инжектор.

Эй! Он мне нужен, — возразила я.

Уже нет.

Кто это сказал?

Доктор Болдак.

А как же боль?

Мы дадим вам таблетки…

Таблетки — это не то.

Они снимают боль.

Но не так эффективно, как морфий.

Вам не нужен морфий.

Нет, нужен.

Тогда договаривайтесь с доктором.

Таблетки снимали боль, но были бессильны унести меня в страну-утопию, как это делал морфий. Я не могла уснуть. Ночи напролет я лежала, разглядывая больничный потолок. Ближе к рассвету я начинала понимать, что ненавижу эту жизнь. Она была слишком жестокой и в то же время слишком хрупкой. И приносила мне слишком много боли. Пожалуй, лучше всего было бы распрощаться с ней сейчас. Потому что я знала, что, как только морфий «покинет» мой организм, мне предстоит столкнуться с реальностью, и я не выдержу. Мои запасы силы, стойкости, сопротивления были исчерпаны. Я больше не хотела жить с такой невыносимой душевной болью. И не представляла, как смогу существовать в состоянии постоянной озлобленности. Поэтому альтернатива была очень простой: уйти раз и навсегда.

Медсестра оставляла мне на ночь две болеутоляющие таблетки. Я хотела попросить доктора Боддака выписать меня с запасом этих таблеток. Уже дома я бы открыла бутылку приличного виски. Развела бы таблетки в щедрой порции алкоголя. Потом надела бы на голову пакет, замотав его скотчем, чтобы исключить попадание воздуха. Легла бы в постель. Коктейль из таблеток с виски вырубил бы меня. И я бы тихо умерла во сне.

Я потянулась к таблеткам. Проглотила их. И снова уставилась в потолок. Мне вдруг стало очень легко от сознания того, что жить осталось всего сорок восемь часов. Я начала мысленно составлять список неотложных дел. Необходимо было позаботиться о завещании. Наверняка в городе найдется адвокат, который окажет

мне срочную услугу… разумеется, если не будет знать о том, что мое завещание вступит в силу на следующий день после того, как я подпишу его. Потом нужно будет заняться организацией похорон. Никакого отпевания в церкви. Никаких прощаний. Может быть, скромный некролог в «Нью-Йорк таймс», чтобы мои немногочисленные знакомые на Манхэттене узнали о моей кончине. Но разумеется, обойдемся без пышного погребения. Достаточно будет кремации здесь, в Мэне, а уж местные гробовщики пусть сами решают, что делать с моим прахом. А мои деньги? Моя так называемая собственность? Оставить все…

Кому?

Некому. Ни мужа. Ни семьи. Ни ребенка. Ни любимых.

Любимых. Какое простое слово, чтобы описать главную потребность в жизни. Но кто были мои любимые? Кому я могла завещать всё, что у меня было? Я была одинока. Моя смерть никому не помешает. Она никому не принесет горя… так что мое самоубийство не станет эгоистичным поступком или, того хуже, актом мести. Это будет радикальная, но необходимая форма избавления от боли.

Таблетки сделали свое дело. Я провалилась в глубокий сон. Проснулась я поздним утром. На душе было удивительно спокойно, я как будто освободилась от всего, что меня мучило. Теперь у меня был план, было будущее, было к чему стремиться.

Днем в палату зашел доктор Болдак. Он осмотрел мои боевые раны. И остался доволен тем, как идет процесс заживления. Он спросил про болевые ощущения. Я пожаловалась на постоянную тупую боль.

А как таблетки, помогают?

Я скучаю по морфию.

Еще бы! Вот почему я решительно настоял на том, чтобы его у вас отобрали. Я вовсе не хочу, чтобы вы ушли отсюда, возомнив себя Томасом де Куинси [65] .

Мне казалось, что он предпочитал опий.

Послушайте, я ведь врач, а не литературный критик. Но я знаю точно, что морфий вызывает зависимость.

65

Томас де Куинси (1785–1859) — английский писатель, автор автобиографической книги «Исповедь англичанина опиомана».

Но вы должны дать мне что-нибудь обезболивающее.

Конечно. Я выдам вам недельную порцию таблеток. Через три-четыре дня боль утихнет, так что я сомневаюсь, что они понадобятся вам в дальнейшем.

Хорошо бы.

А как со всем остальным справляетесь?

На удивление хорошо.

В самом деле?

Сейчас у меня трудный период, но я справлюсь.

Не пугайтесь, если вдруг почувствуете депрессию. Это обычная реакция.

Я буду умницей, — пообещала я.

Потом он сказал, что завтра я могу идти домой. Я позвонила Рут и спросила, сможет ли она забрать меня утром. Она была в госпитале уже в девять. Помогла мне сесть в машину. Отвезла меня домой. Накануне у меня сделали уборку. Постель была застелена свежим бельем. Рут закупила продукты, и холодильник был забит всем необходимым. На кухонном столе лежала маленькая стопка почты. Я решила, что все это можно оставить нераспечатанным.

Рут спросила, что еще нужно сделать.

Вот рецепт от доктора Болдака…

Нет проблем, — сказала она. — Я сейчас же съезжу в аптеку на Мэн-стрит и все привезу. Еще не хватало, чтобы ты страдала от боли.

Пока ее не было, я успела позвонить местному адвокату, выбрав первое попавшееся имя в телефонном справочнике. Его звали Алан Буржуа. Он сам снял трубку. Я объяснила, что у меня уже составлено завещание, которое хранится у адвоката в Нью-Йорке, но по тому завещанию я все оставила своему брату, а он скончался. Могу ли я изменить его? Адвокат сказал, что с радостью составит для меня новое завещание, которое заменит предыдущее. Могу ли я заглянуть к нему завтра? Или же, если я свободна сегодня днем, он мог бы найти для меня время. Сегодня он не загружен.