В погоне за счастьем
Шрифт:
Разумеется, я сказала «да». Моя первая колонка вышла в свет седьмого ноября 1952 года… через три дня после того, как Эйзенхауэр победил Стивенсона в борьбе за президентский пост. Те выборы — и усиливающиеся позиции Маккарти — укрепили мою уверенность в том, что пока мне лучше всего находиться в Париже. К тому же мне нравился город. Нет, я не принадлежала к восторженным романтикам, которые млели от запаха свежеиспеченных багетов в местной boulangerie [69] . Для меня Париж был многогранным — одновременно грубым и тонким, изысканным и банальным. Как любое интересное явление, он был противоречивым. Сознавая свое грандиозное величие, Париж считал себя уникальным местом обитания и снисходительно даровал парижанам привилегию жить в нем. В этом смысле он напоминал мне Нью-Йорк, который тоже был абсолютно равнодушен к своим гражданам. Американцы, с которыми я
69
Булочная (фр.).
70
Иностранец (фр.).
И Париж, в свою очередь, тоже принял меня. Колонка привлекла ко мне внимание. И не только она, но, как выяснилось, и обстоятельства, окружавшие мою экспатриацию. Я никогда не упоминала о своем брате. Однако, к моему большому удивлению, многие члены американской общины знали о смерти Эрика, точно так же, как слышали и о том, что меня вышвырнули из «Субботы/Воскресенья». Я избегала разговоров на эти темы — мне совсем не хотелось, чтобы «черные списки» стали моим инструментом для налаживания контактов… к тому же искать сочувствия к своим горестям было не в характере Смайтов. Как бы то ни было, я оказалась в разношерстной, эпатажной компании. После довольно замкнутой жизни в Нью-Йорке (да и не слишком-то я была общительной) меня закружило в вихре светских развлечений, и я находила в этом особую прелесть. Практически каждый вечер я проводила вне дома. Я выпивала с такими людьми, как Ирвин Шоу, Джеймс Болдуин, Ричард Райт, и многими другими американскими писателями, жившими в ту пору в Париже. Я слушала, как поет Борис Виан в каком-то саvе [71] , была на чтениях, которые устраивал Камю в книжном магазине Сен-Жермен. Я стала завсегдатаем ночных джаз-клубов. Я привыкла к долгим ланчам с друзьями в «Ле Бальзар» (моей любимой брасcери). Полюбила анисовый «Перно Рикар» и мимолетные романы. Париж лечил меня лучше любого доктора.
71
Погребок (фр.).
Я не теряла связи с Нью-Йорком, спасибо Джоэлу Эбертсу. Мы писали друг другу раз в неделю — в основном обсуждали финансовые вопросы (когда стало ясно, что я задержусь в Париже, он нашел арендатора на мою квартиру), и Джоэл пересылал мне почту, поступавшую на мой адрес.
В июне 1953 года в конце его очередного еженедельного отчета я прочла:
В твоей почте, которую я пересылаю в этот раз, есть только одно личное письмо. Я знаю, от кого оно, потому что мне передала его в руки автор: Мег Малоун. Она явилась ко мне несколько дней назад, без предупреждения, и настаивала на том, чтобы я сказал, где она может тебя найти. Я объяснил, что ты уехала из страны. Тогда она вручила мне запечатанный конверт и очень просила, чтобы я переслал его тебе. Я повторил ей то, что говорил ее брату: по твоему особому распоряжению почту от Джека я должен держать у себя до твоего возвращения. «Я не Джек», — возразила она, и я, будучи юристом, вынужден был признать, что тут она права. Больше она ничего не сказала, кроме того, что если я не переправлю письмо, то стану ее заклятым врагом. То, что она произнесла это с улыбкой, заставило меня отнестись к ней с симпатией… и уважить ее просьбу. Так что вот это письмо. Прочти его, если захочешь. Выброси, если не захочешь читать. Выбор за тобой.
В жизни все определяется моментом. Это письмо пришло в неподходящий момент. Накануне в тюрьме Синг-Синг казнили супругов Розенберг, якобы продавших Советам секреты атомной бомбы. Так же, как и все мои знакомые американцы, живущие в Париже (даже те, кто обычно голосовал за республиканцев), я была в ужасе от такого деспотизма — и вновь во мне всколыхнулись ненависть и презрение к тем силам, которые уничтожили моего брата. Впервые в жизни я прикоснулась к политике — участвовала в пикете зажженных свечей у стен нашего посольства (в
Дорогая Сара!
Я не знаю, где ты, не знаю, о чем думаешь. Но я точно знаю, что Джек любит тебя больше всего на свете и с тех пор, как ты, исчезла, пребывает в состоянии, близком к агонии. Он рассказал обо всем, что произошло. Я пришла в ужас от того, что он сделал. Я хорошо понимаю твое горе и ярость. Но… да, тут вкрадывается пресловутое «но»… он так же, как и твой брат, стал жертвой безумия, охватившего нашу страну. Это не оправдывает его, лишь объясняет мотивы его поступка, который многие истолковали бы как желание спасти свою шкуру. Поставленный перед страшным выбором, он запаниковал. Он знал, что своим согласием сотрудничать он убьет твою любовь к нему. Он целый год пытался найти тебя, но безуспешно. Твой адвокат сказал, что ты отказываешься читать его письма. Еще раз повторю: я не осуждаю тебя за это. И поверь мне, единственная причина, побудившая меня написать тебе сейчас, это то, что Джек находится на грани нервного срыва — что целиком и полностью связано со всепоглощающим чувством вины, которое он испытывает из-за того, что назвал имя твоего брата и потерял тебя.
Что я могу сказать, Сара? Пожалуй, только одно: я знаю, как ты любила его когда-то. И не прошу о примирении. Но может быть, ты найдешь в себе силы простить его и каким-то образом, сообщить ему об этом. Я думаю, это очень много значит для него. Сегодня он глубоко несчастный человек. Он нуждается в твоей помощи, чтобы найти самого себя. Я надеюсь, что ты «отложишь» в сторону пережитую трагедию и напишешь ему.
Твоя,
Мег Малоун.
Я вдруг разозлилась. Боль, которую я так долго прятала в себе, неожиданно вырвалась наружу. Я заправила в каретку лист бумаги. И напечатала:
Дорогая Мег!
Кажется, это Джордж Оруэлл однажды написал, что все клише верны. Так вот, отталкиваясь от этого, я и отвечаю на твою мольбу от имени твоего брата.
Джек сам создал себе проблему. И пусть сам живет с ней. Один.
Твоя,
Сара Смайт.
Я вытащила лист из машинки. Тотчас подписала его, вложила в конверт, наклеила почтовые марки и написала адрес Мег.
Через две недели после отправки этого письма на мое имя в офис «Геральд трибюн» поступила телеграмма. Очень короткая:
Как тебе не стыдно. Мег.
Прочитав телеграмму, я тут же скомкала ее и выбросила в мусорную корзину. Если Мег своим ответом хотела уколоть меня, ей это удалось. Настолько, что я отправилась со своей новой приятельницей из «Геральд трибюн» — Изабель Ван Арнсдейл — в бар и, напившись, выложила ей всю эту историю. Изабель работала старшим помощником редактора — коренастая женщина глубоко за пятьдесят, родом из Чикаго. Она переехала в Париж в сорок седьмом году, сразу после того, как рухнул ее третий брак. Она была известна в журналистских кругах как профессионал высокой пробы, а еще славилась тем, что могла выпить бутылку виски и остаться трезвой.
Господи Иисусе, — воскликнула она, когда я закончила пересказ событий минувшего года. — Вернее, черт бы тебя побрал, Господи Иисусе!
Да уж, мне остается только влачить свое существование в тоске, — произнесла я уже заплетающимся языком.
Вот уж нет, тебе просто нужно научиться жить без помех.
Так не бывает.
Послушай ветерана трех неудачных замужеств: всегда можно найти способ оградить себя от боли и переживаний.
И в чем секрет?
Не влюбляться.
Со мной это было всего раз в жизни.
Но из того, что ты рассказала, следует, что именно это разрушило твою жизнь.
Возможно. Но…
Дай-ка угадаю: пока ничего не случилось… как это было у вас?… ну, не знаю… Потрясающе? Несравненно? Бесподобно?Ну что, тепло?
Я просто любила его. Вот и все.
А сейчас?
А сейчас я хочу, чтобы он оставил меня в покое.
Иными словами, ты хочешь выбросить его из головы.
Да. Именно так. Я по-прежнему ненавижу его. И я все еще люблю.