В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы
Шрифт:
Центральной идеей архитектуры королевских столиц была идея высшего характера власти монарха, которому в некоторых случаях приписывалось божественное происхождение. Таковы королевские столицы многих стран Ближнего и Дальнего Востока. Во многих случаях постепенно происходило пространственное разделение между светскими и религиозными столицами, о чем мы уже упоминали выше.
Королевские столицы нового времени, хотя часто и находились в непосредственной близости от наиболее крупных городов страны, не всегда были достаточно укоренены в самом городе. В этих государствах власть часто локализовывалась в окрестностях большого города, смутно опасаясь его и чувствуя в нем враждебную силу. Во Франции, Испании и Англии, государствах,
История взаимоотношений королевского двора и главного города страны проникнута противостоянием короны и городских классов. По мнению Жана Готтмана, именно история этого противостояния среди прочих причин заложила основы современных систем демократии (Gottman, 1990: 69–71).
В Париже столкновение короны и городских классов начинаются уже в Средние века. Парижский университет на левом берегу Сены добивается от Рима особой хартии, которая дает ему привилегии самоуправления. На правом берегу Сены оппозицию двору составляют купцы; для их лучшего контроля дворец перемещается на правый берег. Однако уже с XVI века двор редко пребывал в столице и передвигался между королевскими крепостями Луары, Сен-Жермена и Фонтенбло. В эпоху Марии Медичи королевский двор находился в Блуа. В XVII веке двор перемещается сначала в Сен-Жермен-ан-Ле (Saint-Germain-en-Laye), а потом в Версаль. При этом приезды короля в Лувр были связаны почти исключительно с формальными аудиенциями (Gottman, 1990: 69–71).
Подобное противостояние короны и главного города было характерно и для Англии. Попытки английских королей «приручить» город и превратить Лондон в королевскую столицу не увенчались успехом. Только в XIII веке казначейство переместилось из Уинчестера в Вестминстер, который постепенно стал столицей, где разместилась королевская администрация. Вестминстер был тогда небольшим городом недалеко от Лондона, коммерческого центра страны. Только в начале XVII века Вестминстер и Лондон сливаются в единое целое, но английским королям, несмотря на настойчивые попытки первых Стюартов, так и не удалось создать здесь полноценную королевскую столицу континентального образца. Серия конфликтов и гражданская война окончательно разрушила их королевские амбиции и планы на город (Robertson, 2001: 44–48).
В чем-то сходная ситуация взаимоотношений власти и города сложилась в Испании. Перемещения испанского двора из Толедо в Мадрид (1561), из Мадрида в Вальядолид (1601) и обратно в Мадрид (1606) были во многом связаны с противостоянием двору и, по крайней мере в первом случае, с конкретным социальным конфликтом – восстанием «коммунерос» в Толедо. Королевская столица Испании располагалась в Эскориале, в 50 километрах от Мадрида. При этом, как пишет историк Испании Дэвид Рингроуз, столица страны воспринималась лишь как своего рода «необязательное дополнение к двору» и сцена для демонстрации могущества. По сути дела, столичная функция Мадрида сводилась к процессиям и церемониям легитимации власти. Рингроуз подчеркивает, что до 1561 года у испанских королей вообще не было фиксированного двора. Монументальные королевские здания в Мадриде появляются только в эпоху Бурбонов в XVIII веке. Не случайно Габсбурги (Филипп II, III и IV) всегда последовательно и умышленно избегали этот город (Ringrose, 1983: 232–233).
Все эти примеры иллюстрируют то, что Жан Готтман называет «явной тенденцией к отделению большого города от центра политической власти, которая не может быть доверена беспокойному метрополису» (Gottman, 1990: 68). «Это состояние, – замечает он далее, – продолжалось целое столетие. Одним из первых актов революции 1789 года было возвращение короля и двора из Версаля обратно в город. После волнений 1848 года барон Осман (Haussmann) осуществляет план перестройки города, задачей которого было сделать его более безопасным для пребывания правительства» (Gottman, 1990: 70).
Таким образом, вне зависимости от того, находился ли королевский двор в столице или за ее пределами, важно понять, что политическая власть не была интегральной частью самого города. В королевских столицах власть и город еще разделены и противостоят друг другу, и город с его клеточной памятью о хартиях вольностей и средневековых формах самоуправления оказывается чуждой и часто враждебной средой для локализации власти. Но королевский двор и город как бы растут навстречу друг другу. Лишь постепенно, с возникновением национального государства и новой национальной идентичности, происходит закрепление политической власти в столичном городе.
Тем не менее следует признать, что сам рост королевских столиц в некоторых странах и их амбиции подготовили движения европейского национализма. Режимы абсолютизма в Европе с их тенденциями к сверхцентрализации и бюрократизации власти и ресурсами политической мобилизации и перераспределения доходов между центром и периферией уже заложили ту основу, на которой впоследствии смогут возникнуть национальные столицы и национальные государства. Попытки монархов привнести или выплеснуть королевскую благодать на город обернутся впоследствии национализацией самой монархии. То, что не удалось монархам, удалось новому субъекту истории – нациям.
Как мы покажем в следующих главах, национальные столицы обязаны многими своими важнейшими формами и идеями своим предшественницам – сакральным и королевским столицам. Следующие несколько параграфов этой главы будут посвящены различным аспектам истории и конституции национальных столиц. К имперским и отчужденным столицам, которые мы упомянули в качестве исторических форм столичных городов, мы перейдем лишь в третьей главе и обсудим их главным образом в контексте их переносов.
Аспекты истории и конституции национальных столиц
В XVII веке наметилась тенденция исключительно высоких темпов роста именно столичных городов по сравнению со всеми остальными европейскими городами. В предшествующие периоды рост шел приблизительно равномерно и пропорционально во всех городах европейских стран. Однако в XVII веке происходит переход от господства мир-экономик, связанных с торговыми городами, такими как Генуя, Венеция и Антверпен, к подъему крупных национальных экономик, которые были сосредоточены в столицах. На этот факт впервые обратил внимание Фернан Бродель в своей истории европейского капитализма (Braudel, 1987). Впрочем, некоторые современные историки называют его соображения и наблюдения по этому поводу «импрессионистическими» (Ringrose, 1998: 155). В относительно недавних сочинениях по урбанистической динамике, в частности в работах Жана де Вриза, «импрессионистские» впечатления Броделя получили надежное количественное подтверждение (Vries, 1984).
Согласно подсчетам историков урбанизации в Европе треть роста европейских городов в XVI–XVII веках приходится именно на столичные города (Clark, Lepetit, 1996: 36). Экономически они зависели от роста королевских дворов и государственной бюрократии, а также притока крупных землевладельцев и развития торговли предметами роскоши. Они становятся международными центрами моды и предметом для подражания в одежде, образе жизни, архитектуре, манерах, способах потребления материальных благ и формах проведения досуга.