В поисках единорога
Шрифт:
Глава четвертая
Утром следующего дня мы свернули палатки, собрали вещи и позавтракали остатками вчерашнего пира, потому как жареное мясо, если оно хорошо приготовлено, в холодном виде не менее вкусно и приятно, чем в горячем.
По дорожкам и тропам, которые зовутся Королевскими — не оттого ли, что они так высоко? — по дивным местам с быстрыми ручьями, мы достигли прославленной Королевской долины, где почти три столетия назад разыгралась знаменитая битва [10] . В летописях сказано, что святой апостол Иаков спустился с небес, где он обитает, чтобы сразиться с маврами, и сарацины оставили на поле боя тысячу тысяч павших — вся нечистая рать стеклась сюда из дальних земель, — а христиан погибло всего восемнадцать человек, да и те только потому, что полагались на свои силы больше, чем на Всемогущего, и гордыня их навлекла гнев Господень. То было в добрые старые времена. Нынче же, чему я не раз бывал свидетелем, можно являть собой образец благочестия, причащаться еженедельно, перед сражением с маврами поставить шесть восковых свечей в церкви и молитвы вознести как подобает, и все равна допустишь роковой промах, получишь смертельный удар и преставишься — хотя после отправишься прямиком в рай, что, конечно, весьма утешительно.
10
Речь, очевидно, идет о сражении при Лас-Навас-де-Толоса (1212), когда объединенные войска испанских королевств Кастилии, Леона, Арагона и Наварры во главе с кастильским королем Альфонсом VIII разгромили армию Альмохадов. Эта битва явилась переломным моментом в истории Реконкисты; после нее начался развал государства Альмохадов и быстрое территориальное расширение испанских государств. Цифры, приведенные рассказчиком ниже, разумеется, мифические.
Когда мы проходили через горную долину, освященную великой битвой, даже самые закаленные воины дрогнули, увидев, почему поле издали казалось белесоватого цвета, как будто заросло осокой и маргаритками; на самом же деле оно было сплошь усеяно костями, лошадиными и человеческими. В отрешенном молчании мы обходили бренные останки по тропинкам, протоптанным другими путешественниками, молились у стоящих там и тут крестов и слушали шелест ветра в редких кустах остролиста, растущих на этих холодных высотах. Я предусмотрительно покинул авангард и переместился в конец процессии, якобы для того, чтобы обсудить кое-какие дела с фраем Жорди, а по правде сказать — исключительно ради доньи Хосефины. Быть может, мое присутствие поблизости успокоит ее; ведь наверняка ей страшно смотреть на такое количество непогребенных костей и беззубых черепов.
За прошедшие дни наша дама немного осмелела и уже не всегда ехала с закрытым лицом; иногда, утром или вечером, когда солнце не так беспощадно, она откидывала вуали, являя взору столь нежные и правильные черты, что я терялся, не зная, чем раньше восхищаться: глубиной ли ее черных бархатных глаз, серьезных и в то же время теплых, или очаровательной пухлостью пунцовых губ, или ровными жемчужно-белыми зубками. От такой красоты у меня захватывало дух, и все же я не смел сокращать расстояние между нами, опасаясь подать дурной пример арбалетчикам, а то и вовсе нарушить недвусмысленно изъявленную мне королевскую волю. Любуясь ею издали, я нечаянно встретился глазами со служаночкой Инесильей, которая шла рядом с мулом доньи Хосефины; в ее взгляде мне почудилась насмешка, словно в напоминание о вчерашнем, и при мысли, что она могла сообщить об этом своей госпоже, меня охватил невыносимый стыд, и щеки мои запылали. Спеша скрыть смущение, я довольно неуклюже бросил Алонсильо в сторону и поскакал к фраю Жорди. Тот как раз вел поучительную речь о свойствах порошка из мумии, а ехавшие по обе стороны от него Манолито и Паликес жадно внимали его словам.
Мы спустились с гор к Линаресу, куда очень торопились мои арбалетчики, для которых каждый день без вина был прожит зря. Учитывая, сколько в Линаресе пьяниц, я предположил, что там мы найдем его сколько угодно, — так и вышло, хотя местное вино оказалось кисловатым на вкус и сильно разбавленным водой. А еще через три дня, перейдя Гвадалквивир по мосту Пуэнте-Кебрада, мы вошли в Хаэн, защиту и опору Кастильского королевства, где поджидал нас мой господин коннетабль со своими домочадцами. Поскольку гонец еще накануне оповестил его о нашем прибытии, он выехал встретить нас в местечке под названием Пуэнте-де-Табла, что на берегу Гвадалбульона, с многочисленной пышной свитой и музыкантами.
Как только мы показались из-за поворота дороги, ведущей к возделанным полям, где стояли в ожидании коннетабль и прочие, мой господин двинулся нам навстречу с такой торжественностью, какой, наверное, не удостоил бы и послов самого пресвитера Иоанна. Он был облачен в алый атласный колет и короткий голубой жакет, отороченный куньим мехом, а сверху накинул белый плащ, тоже короткий; на шее у него красовалось тяжелое золотое ожерелье, усыпанное жемчугом и драгоценными камнями, на голове — шляпа в тон колету, на ногах — сапоги из дорогой кожи. Прежде чем распахнуть мне объятия, он направился к донье Хосефине, молодцевато спрыгнул с коня и склонился поцеловать ей ручку, что она ему любезно позволила. Тут я ощутил внезапный укол ревности и что-то вроде тихого всхлипа в глубине моего существа и понял, что слепо, до безумия влюблен в донью Хосефину, несмотря на то что не имел до сих пор случая ни поговорить с ней, ни прикоснуться к ней, хоть мимолетом.
Коннетабля сопровождала его супруга, которая тоже подошла к донье Хосефине, расцеловала в белоснежные щечки и, выполняя королевскую волю, с этой минуты взяла ее под свое покровительство как женщина более знатная и влиятельная, известная к тому же своей добротой и благоразумием.
Итак, мы возвращались, окруженные бурным ликованием, под звуки труб, барабанов и кларнетов, производивших такой шум, что невозможно было толком расслышать собеседника. Проехав местечко Каррера, мы вошли в город через ворота Святой Марии, что неподалеку от собора, миновали улицу Колоколов и свернули направо, на главную улицу, где народ высовывался из окон, а многие забрались на плоские крыши, и все махали нам платками и кричали приветствия, как будто праздновали большую победу. Те же, кто раньше меня недолюбливал, — а таких всегда было немало, — сейчас и вовсе рычали от зависти, видя меня блестящим капитаном арбалетчиков, гарцующим на великолепном Алонсильо подле самого коннетабля, который обращается со мной скорее как с другом, нежели как с оруженосцем. Глазами я выискивал в толпе двух-трех девиц, с кем водил знакомство в прежние дни, но углядел, к сожалению, только двух — хорошо бы и третья посмотрела на меня в нынешнем облике, столь торжественном, будто я ни много ни мало как только что завоевал Мекку!
Наконец мы добрались до замка коннетабля и исчезли за его воротами; инструменты тотчас умолкли, чтобы отдохнули не столько музыканты, сколько наши уши, порядком оглохшие их стараниями. Дворецкий развел новоприбывших по комнатам, проследив, чтобы каждый получил место по своему званию и положению, чем все мы остались очень довольны: никто из моих людей не пожаловался на размещение — напротив, все они привыкли к куда худшим условиям, не говоря уж о лошадях, которым отвели в конюшне лучшие стойла и так щедро насыпали ячменя и сена, что даже кони царя Соломона или Карла Великого могли бы им только позавидовать. Устроившись, мы все собрались мыться, поскольку изрядно запачкались в долгой дороге, и надо было видеть, как слуги бегом таскают через обеденный зал огромные нагретые на кухне котлы, от вторых валит пар, а также мыло и ароматические масла. Замок напоминал потревоженный муравейник — такая вокруг нас поднялась суматоха; впрочем, чувствовалось, что нашему приезду здесь рады.
Пока мы устраивались и получали новые одежды — коннетабль с супругой всегда хранят запасные на случай, если гости не привезли с собой смену, — дворецкий командовал расстановкой столов в главном зале внизу. На ужин ждали городскую знать и духовенство — за исключением епископа, который, насмерть рассорившись с моим господином коннетаблем, удалился в свое имение в Бехихаре копить желчь и портить девок.
Когда все привели себя в надлежащий вид, дабы не уронить чести знатных хозяев, заиграли рожки, созывая гостей к ужину, и те покинули свои комнаты и спустились в большой зал, где стояло шесть длинных столов, покрытых льняными скатертями и уставленных серебряными блюдами, возле которых застыли навытяжку слуги с разделочными ножами. Мы расселись, следуя указаниям распорядителя, повара внесли первые яства, и пир начался.
Разместили же нас следующим образом: за главным столом, на обитых бархатом скамьях, под французским гобеленом, изображающим сон Навуходоносора, восседал коннетабль, рядом — его супруга, a по другую руку — донья Хосефина, снявшая по случаю праздника свои вуали. Сегодня она убрала волосы под золотую сеточку, оставив на виду свою лебединую шею. Присущая ей скромность манер только подчеркивала естественную красоту и подливала масла а огонь, пылающий в моем сердце. Шелковое платье доньи Хосефины было расшито золотом и по корсету — жемчужными нитями, видимо, чтобы ее маленькая грудь казалась выше и полнее. За ней сидели знатные дамы нашего города, а дальше — члены Городского совета, среди коих и ваш покорный слуга. Я подкупил распорядителя, чтобы тот устроил мне местечко напротив доньи Хосефины, и теперь надеялся, что она вынуждена будет говорить со мной, как только сидящий рядом с ней коннетабль перестанет развлекать ее беседой.
За другими столами расположились прочие дворяне, а за последним — местное духовенство, те и другие — согласно порядку, заведенному у них между собой. Все пребывали в отменном расположении духа, смеялись, балагурили, перекрикивали друг друга и показывали пустые кубки виночерпиям, которые сломя голову носились от стола к столу с кувшинами превосходного пряного вина, не успевая доливать — с такой скоростью пили гости. Собаки бегали под столами и путались в ногах у прислуги, на лету ловя брошенные кости; сегодня они не рычали и не грызлись между собой, ибо стоило псу схватить косточку, как его менее удачливому собрату тут же прилетала еще одна, плохо обглоданная, с жилами и кусками мяса. Под неусыпным надзором распорядителя ужин протекал без сучка без задоринки. После мясной похлебки подали бланманже, затем жареное мясо, щедро приправленное чесноком и перцем, а под конец — сладости, и каждое блюдо сопровождалось наиболее подходящим к нему вином. Не счесть было съеденного и выпитого тем вечером: разной птицы, козлят, барашков, овощей, пирогов и пирожных, голов сыра, пшеничных хлебов, варений, красных и белых вин. Таково было изобилие, что объедков после гостей хватило слугам и арбалетчикам, чтобы до отвала набить желудок, и еще осталось лишнее.