В поисках истины. Повесть
Шрифт:
Первое время, как Тимофей поселился в заброшенной избе, пересудов у местных жителей было много; кто такой и зачем приехал в их деревню этот красивый, высокий, молодой человек с серо-голубыми глазами? Девки, нарядившись и даже наведя макияж, каждый вечер прогуливались мимо его избы. Встретив Тимофея на улице, обязательно здоровались по-старорусски, с поклоном. Но стоило один раз выйти молодому человеку из избы в рясе, как сразу же смолкли все разговоры, успокоились девчата, и народ решил: монах приехал, отшельником жить будет. Но оказалось, что был он общителен, любил поговорить с незнакомым человеком; больше, чем сам говорил, слушал собеседника, иногда задавая
С некоторых пор бессонница совсем истомила молодого священника: не спиться и все тут, и мысли об исповеди, вертясь в голове, выматывали душу и тело; взгляд святых с икон, стоящих в красном углу, казался отцу Тимофею укоризненным и тоже не давал спать. Каких только лекарств ни давал ему местный фельдшер, живший в соседней избе, ничего не помогало. Проворочается отец Тимофей всю ночь в кровати, и, как правило, лишь светает, книги начинает читать, а затем уж выходит пообщаться с местными крестьянами. Кроме врача, никому он об этом не рассказывал: ни на исповеди, ни даже другу своему отцу Михаилу. Частенько днем на сеновале отсыпался. Как-то он спросил друга о том, кто жил в этой избе раньше.
– И не спрашивай! Чудной человек, угрюмый, замкнутый, слова из него не вытянешь, хотя сильно набожный был. Недолюбливал его народ в деревне. Недели не прожил, как уехал. Так и стояла изба пустая до тебя, – ответил тот. – Да вот еще что: спал он всегда в сенях на сундуке, а иконы-то в избе на ночь все были повернутые ликами к стене. Чудной человек!
– Михаил, можно спросить тебя об очень личном? – начал Тимофей.
– Спрашивай, Тимофей, мы ведь с тобой друзья, и если будет в моих силах ответить – отвечу.
– Мы с тобой служим уже несколько лет, и не появились ли у тебя сомнения, что избранный тобой жизненный путь правильный? – осторожно начал Тимофей.
Лицо Михаила как-то сразу напряглось, он весь поджался, в глазах появилась безысходность. Он надолго задумался, то ли размышлял, как ответить, то ли решал, стоит ли вообще отвечать на заданный вопрос. Но вот он снова пришел в себя и спросил Тимофея:
– Тебе это очень нужно знать?
– Да, очень!
– Я понял тебя, батюшка Тимофей, – сказал Михаил, грустно улыбнувшись. – Хорошо… Тебе! – он сделал ударение на слове «тебе» – скажу. Да, мысли о том, что я выбрал неправильный путь по жизни, действительно нет-нет да и приходят в голову. Используя свой социальный статус, мне иногда удается помочь людям в наше очень трудное и сложное время, но как священнослужитель я бессилен, что-либо изменить и в головах людей, и в самой жизни; жизнь идет сама по себе, церковь существует тоже сама по себе. Мы проповедуем, а больше пассивно наблюдаем, стоя на обочине жизни. Я пока не решил усомнение ли это в вере или в собственных силах, но, когда я об этом задумываюсь, то до головной боли. Я ответил на твой вопрос?
– Да, Михаил, – ответил. – И, к сожалению, я услышал именно то, о чем думаю сам.
Они еще долго стояли молча. Первым пришел в себя отец Михаил:
– Нам ведь исповедоваться надо, Тимофей, давай сходим в монастырь;
там один старец живет, вот у него и исповедуемся, может, он слово свое мудрое скажет и развеет наши сомнения?
– Согласен! – ответил Тимофей, крепко уцепившись за эту мысль.
Они договорились о дне и часе, когда пойдут в монастырь, и расстались с надеждой в душе.
Октябрь зарядил дождями, иногда прикрывая серой мглой разноцветье осени. В этом году осень была на редкость красива, такой она бывает раз в несколько лет. Багряные, желтые, оранжевые цвета и их никогда не повторяемые оттенки до наступления дождей окружили всю местность, и казалось, что эта красота охватила весь мир, радовала глаз, притупляя грусть по ушедшему лету. С наступлением моросящих, бывало, целый день, дождей в деревне воцарилась тишина. Уже прошли надежды на второе бабье лето; все замерло в ожидании больших перемен: первых заморозков, первого снега и, наконец, наступления долгих зимних холодов с сидением поближе к печке, чтением книг и нескончаемыми разговорами за рюмкой водки. В этой тишине, где-то на краю поселка, рядом с лесом, слышались стук топора и звук ручной пилы, будто повторяющей: «Успеем, успеем, успеем…» Молодой человек вслушивался в эти звуки и думал о том, что они извечно сопровождали сельскую жизнь, утверждая неиссякаемый оптимизм людей в своей миссии – миссии созидать и верить в то, что они делают.
В то утро отец Тимофей провел в молитвах, затем читал Евангелие, книги по истории христианства и православия. К вечеру он порядком устал; все чаще отвлекался от чтения, задумчиво глядя в окно, и мысли его уносились в воспоминания о случайных встречах с разными людьми и об их судьбах. В своей памяти он начинал тянуть то за одну, то за другую ниточку никогда не распутываемого клубка человеческих отношений – этой извечной борьбы добра и зла: любви и ненависти, милосердия и жестокости, щедрости и алчности – и запутывался все больше и больше в мотивах поступков людей, в их жизненных целях и способах их достижения – настолько мир каждого человека был неповторим.
Под вечер тучи разошлись, показалось солнце, уже опускаясь к лесу где-то далеко от деревни, и мир вновь вспыхнул осенними красками. Отец Тимофей вышел прогуляться по лесу, вдохнуть свежего осеннего воздуха и навестить друга, который просил его зайти к нему в церковь сегодня вечером, взяв с собой церковное одеяние. Молодой человек шел и радовался окружающему его миру и тому, что он тоже принадлежит ему.
На окраине деревни он свернул с дороги на лесную хорошо протоптанную тропинку и шел по ней, разглядывая разноцветье опавших листьев; чувства умиротворения, свободы, спокойствия – гармонии жизни – завладели им.
Дойдя до того места, где тропа раздваивалась, он остановился в нерешительности, почувствовав некое волнение, как если бы от того, куда он сейчас повернет, зависело что-то очень-очень важное – что-то, что может определить всю его дальнейшую жизнь. Левая тропинка уводила к холму, с которого хорошо было смотреть на закат солнца, правая вела в поселок.
Пока отец Тимофей стоял, размышляя, солнце вплотную приблизилось к лесу на горизонте и стал разгораться багровый закат, охватывая все существо батюшки необъяснимым возбуждением. Он завороженно смотрел на это явление природы. Над ним в небе, как бы догоняя солнце, тихо, без единого крика, удалялся клин гусей. «Наверное, последний в нынешнюю осень». Постепенно цвет заката слился с красками осени, и отец Тимофей вдруг вдохнул полную грудь воздуха и хотел крикнуть на весь мир: «В-е-р-у-ю!» – но из груди вырвался только хрип, и он закашлялся.
Постояв еще немного у развилки, батюшка повернул направо к церкви. Уже в начале сумерек дошел он до храма Божьего. У входа в церковь его уже ждал друг. Он попросил отца Тимофея принять исповедь у одной прихожанки, которая хочет исповедоваться только незнакомому священнику. Отказать в просьбе своему другу Михаилу он не мог и согласился.
Закончилась вечерняя служба, и прихожане, выходя из церкви, степенно оборачивались, крестились и торопливо расходились по домам. Вот уж и иссяк поток прихожан, опустела небольшая площадь перед церковью.