Шрифт:
Отец Тимофей, находясь в отпуске, жил в этой глухой деревне уже несколько дней. Он хотел здесь, в первозданной тишине, в маленькой избушке, разобраться, почему вера его в Церковь пошатнулась: неверие все более и более укоренялось в его душе, в то время как еще с детства он, не колеблясь, решил посвятить всего себя служению Богу. «Может, оттого, что вера во Всевышнего и вера в Церковь не одно и то же?» И в то же время здесь одновременно с размышлениями он надеялся отдохнуть некоторое время в одиночестве, ведя простой и естественный образ жизни: наколоть дров, натаскать воды из колодца, крышу перекрыть; он скучал по деревенской жизни, которую знал хорошо еще с детства, да и не мешало прочистить легкие от пропахшего бензином воздуха большого города, где он служил в церкви.
Он приехал сюда по приглашению
Отец Тимофей был молодой еще человек, спокойный и основательный по натуре. Реденький пушок покрывал его щеки и подбородок, и этим внешность его была схожа с каноническим ликом Иисуса, каким его изображают на иконах.
Он родился и вырос в российской глубинке: деревушке, затерявшейся среди сибирской тайги. Люди здесь были оторваны от «большой земли» и жили, можно сказать, в гармонии с природой и с собой. Всего детей в их семье было трое: он, самый младший, и две сестры. Время было трудное, и, чтобы прокормиться, родители работали вахтовым методом где-то на торфоразработках. Девчонок пристроить было некуда, и родители брали их с собой, несмотря на все сложности почти кочевой жизни. Его же отправили к деду, который жил в поселке километрах в пятнадцати и был священником в тамошней церкви. Дед своей семьи не имел и с радостью согласился взять к себе маленького внучка. Он уходил на службу рано утром, возвращался домой только к ночи и не мог оставить мальца на целый день одного в доме, и поэтому брал его с собой в церковь.
Так мальчик стал приобщаться к церковной жизни: там иконы протрет, там огарки свечей уберет. С самого детства он был очень любознателен и вскоре разобрался, кто на какой иконе изображен и за что стал святым. Память у детей хорошая, и он быстро запомнил много молитв, а также знал, в каких случаях, какие из молитв следует читать. Со временем, уже подростком, стал регулярно участвовать в богослужениях, стремился жить по-христиански и уважать таинства церкви; вера захватила его душу всю целиком. Да и не могло быть иначе: это был его мир – мир, в котором он вырос и возмужал, мир, давший ему миропонимание. Сама жизнь определила его путь – навсегда связать свою стезю с церковью, со служением людям на этом поприще и самого себя совершенствовать, укрепляя в вере. Тогда для него Бог и Церковь были едины. Одного он с самого детства так и не смог осознать, почему он должен любить Бога больше, чем отца с мамой и сестер. Он всей душой любил Его, но зачем Богу это нужно, не понимал. «Неужели нельзя всей душой любить их всех вместе?» – иногда спрашивал он сам себя и тут же забывал об этом, ведь впереди еще вся жизнь и времени разобраться в таком вопросе будет достаточно. Не понимал он тогда, что это были пусть еще детские, но первые сомнения в вере.
Прошли годы. Родители жили в своей родной деревне Верхние холмы, сестры рано вышли замуж и уехали с мужьями кто куда: старшая Катерина – в Псков, младшая Варвара жила в Вологде.
С благословения деда Тимофей поступил в духовную семинарию. Учился усердно, если не сказать рьяно. При семинарии были две женские школы: регентская и иконописная, и многие из учащихся там девушек мечтали выйти замуж за священника. Но, еще не закончив учиться, будущий священник, не раздумывая, дал обет целомудрия, помня слова апостола Павла: «Я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу, а женатый заботится о мирском, как угодить жене».
За усердие его, совсем молоденького священника, направили служить в хороший приход, с известным храмом, в одном из больших городов России. И все шло хорошо, душа его ощущала чувство гармонии с Богом и с миром, окружающим его, пока не пришло время ему принимать исповеди. Ну с какими такими грехами он сталкивался в своей глухой деревушке, да и в поселке, где все знали друг друга и были, как говорится, на лицо? Мат-перемат: чьи-то куры пролезли сквозь забор и ходили по соседскому огороду; мужик избил поленом чужую корову за то, что та паслась на его делянке; мужики, напиваясь, жен своих били. Один раз, правда, в деревне появилась цыганка беременная, отвечавшая весело с громким смехом на вопросы об отце ребенка: «Не знаю, мало ли их было у меня, мужиков-то».
Деревенские бабы тоже смеялись и говорили:
– Ой, врешь, Любаша, ой, врешь! По вашим цыганским законам никак девке разгуляться. Вернешься в табор, спросят с тебя – признаваться все равно придется.
– Спросят, найду, что ответить – сами не рады будут, что спросили, а все равно простят, – только и отвечала Любаша.
– Ох уж эта любовь цыганская! Вспыхнет – не потушишь,– говорили промеж себя бабы.
Но как пришла она неизвестно откуда, так, родив, и ушла невесть куда.
А еще случались драки между мужиками из-за того, что ночью случайно сталкивались они около окон Насти или Натки, чьи две утлых избенки стояли на краю деревни: распутные девки были, да и жили одиноко – ни мужей, ни родителей у них не было. Кто ж на таких девках женится? А ночью в окно к ним залезть охотников много было: почитай все деревенские мужики, и никому отказа с их стороны не было. Вот, пожалуй, и все грехи людские, которые видел в детстве и в отрочестве Тимофей.
Тут же, в большом городе, где люди друг друга не знают, встречаются случайно и не боятся осуждения своих поступков другими, открылась ему на исповедях такая сатанинская бездна, которую и десятью заповедями не охватишь. Видел он, что многие идут не перед Богом исповедоваться в грехах своих, истинно раскаявшись, а приходят по традиции, мол, так положено, или чтобы совесть свою успокоить, высказав все исповеднику, и вроде как переложить на него все свои грехи, в конце услышать от священника разрешительную молитву, в коей священник отпускает все грехи, вздохнуть облегченно и продолжать жить, как жили, ничего в своей жизни не меняя. Поначалу по неопытности отец Тимофей пытался выяснить у исповедующихся, знают ли они Священное Писание, и понял, что большинство не только не читали Ветхий Завет, но и Евангелие не открывали, и молитв не знают: «Отче наш…» наизусть прочитать не могут. Какая уж тут вера?! Кому и зачем тогда служит он? Снова открыл он книги известных богословов, снова стал вникать в их труды, да только так и не нашел ответа на свои вопросы, а в душе спрашивал себя: «Я-то зачем? Помоги, Господи, понять!» И ладно, если бы он мог отказать кому-то в отпущении грехов и не читать разрешительную молитву, но такое право фактически было только, как говорят, «на бумаге».
Деревня, куда он приехал отдохнуть, находилась вдалеке от больших дорог и городов. Местность вокруг была холмистая, и, может быть, именно поэтому название деревни было Верхние холмы. Добраться хотя бы до райцентра было сложно. Люди здесь поселились очень давно. Даже прадеды не могли ничего сказать о том, как и когда возникло это поселение и откуда сюда пришли первые люди. На самом высоком месте среди густого бурьяна видны были отдельные обтесанные камни, напоминающие остатки фундамента какого-то большого каменного строения. Местные жители предполагали, что на том месте в давние времена стояла церковь и весь приход состоял из мирян, живших в соседних деревнях, которых теперь уж нет, даже их названия стерлись из людской памяти.
Ближайший поселок, тот, что с церковью, назывался Озерское, и почему такое название, никто объяснить не мог, поскольку никаких озер на много километров не было. Отсюда по грунтовой дороге можно было найти попутную машину до трассы, а если повезет, то и до райцентра. Недалеко от поселка и деревни находился монастырь со своей церковью. Монастырь вместе с Верхними холмами и Озерским образовывали что-то вроде треугольника. Все, что их связывало между собой – даже не проселочные дороги, а тропы, извивающиеся по лесу и слабо натоптанные, поскольку надобность в общении у местных жителей двух поселений между собой, да и с монастырскими возникала крайне редко. Верующих в деревне было мало: стариков почти не осталось. Молодежь в основном подалась в города, поскольку на родной земле заработать на жизнь было невозможно, а жившие в деревне в настоящее время были из поколения, воспитанного еще при прежней власти, в духе атеизма. Вот и жили все сами по себе вполне самодостаточно. Только девки сильно переживали оттого, что женихов было раз-два и обчелся.