К вопросу о влиянии творчества К Кастанеды на В О Пелевина

Андрей Белов

К вопросу о влиянии творчества К. Кастанеды на В. О. Пелевина

(доклад, читанный в Череповецком ГУ)

...нередко в посвященных творчеству В. О. Пелевина работах встречается имя американского писателя и антрополога Карлоса Кастанеды. Настолько нередко, что еще одно совместное упоминание этих имен Вы вполне можете счесть проявлением дурного тона, но, так как на означенную выше тему, насколько мне известно, толком не высказался никто, я могу позволить себе подобную бестактность.

Предметом моего доклада будут интертекстуальные связи романа "Жизнь насекомых" (год публикации - 1993) с произведениями Кастанеды, в особенности же связь пелевинского текста* с одним хрестоматийным фрагментом из "Путешествия в Икстлан". Однако прежде чем перейти непосредственно к интересующему меня (надеюсь, что и Вас) вопросу, следует коротко остановиться на его - вопроса - предыстории.

______________ * Термины "текст" и "произведение" употребляются в докладе как равнозначные.

Первые книги Кастанеды - "Учения дона Хуана: путь знания индейцев яки", "Отдельная реальность" и "Путешествие в Икстлан" - вышли в Америке в 1968, 1971 и 1972 годах соответственно, на русском же языке их впервые издали только в 1992-ом, и советский читатель, в том числе - Пелевин, долгое время был вынужден знакомиться с Кастанедой в самиздатовском варианте. О чем сам Пелевин говорит, например, в написанной им на смерть Кастанеды статье "Последняя шутка воина": "Мало кто из писателей вызывал такой восторг и такое раздражение. Этот восторг понятен - многие из нас помнят, каково было читать самиздатовскую ксерокопию Кастанеды в Москве, увешанной портретами черных магов из Политбюро, или закупать оптувые партии декоративного кактуса Lophophora Williamsi у ошалевших кактусоводов с Птичьего рынка - под подозрительным и растерянным взором патрульного милиционера".

Виктор Олегович, очевидно, относился - и, вероятно, относится - к Кастанеде с восторгом: например, в уже упомянутой статье он называет Кастанеду "величайшим поэтом и мистиком 20-го века", а в ходе виртуальной конференции, проходившей на сайте Zhurnal.ru, - "лучшим писателем 20-го века". Характерно также и то, что в 90-е годы Пелевин выступает в качестве редактора, а, по его словам, фактически переводчика ("эта работа была эквивалентна переводу") вышедших в издательстве "Миф" и впоследствии неоднократно переизданных книг Кастанеды. Так что обоснованность и даже, я бы сказал, неизбежность разговора о влиянии творчества Кастанеды на творчество Пелевина ясна*.

______________ * Неизбежность разговора о влиянии, конечно, еще не означает неизбежности самого влияния.

В романе "Жизнь насекомых" любой читатель найдет немало интертекстуальных перекличек. Естественно, что первым делом критики, а после и литературоведы пытались обнаружить связь "Жизни насекомых" с такими текстами, в которых либо встречается мотив взаимопревращения людей и насекомых, либо под видом насекомых аллегорически подразумеваются люди. Так, А. Генис в работе "Поле чудес. Эссе о Викторе Пелевине из цикла "Беседы о новой словесности"", размышляя о причинах, по которым Пелевин использует образы насекомых, а не других животных*, пишет: "Главную роль в выборе героев сыграли литературные предшественники романа, в споре с которыми, как представляется, он и написан. В первую очередь это вышедшая в 1921 году пьеса братьев Карела и Йозефа Чапеков "Из жизни насекомых", название которой почти дословно цитируется в заглавии романа Пелевина"; далее: "думающие как люди, а выглядящие как насекомые персонажи восходят, конечно же, к самому известному из энтомологических героев - Грегору" (имеется в виду Грегор Замза, герой рассказа Ф. Кафки "Превращение"), и, наконец, "самым прямым источником романа Пелевина" А. Генис называет басню И. А. Крылова "Стрекоза и муравей".

______________ * То, почему Пелевин вообще использует образы животных, А. Генис объясняет жанровой спецификой "Жизни насекомых": "Иногда считают, что он пишет сатиру, скорее - это басни. Лучшая из них - "Жизнь насекомых", переносящая читателя в обычное для этого жанра животное царство" [курсив мой - А. Б.]. А. Генис, безусловно, имеет в виду не то, что "Жизнь насекомых" по своему жанру является басней, а то, что "Жизнь насекомых" напоминает басню.

Из названных произведений только басня И. А. Крылова бесспорно нашла свое отражение в "Жизни насекомых": в финальной сцене романа перед нами предстают крыловские персонажи: "Толстый рыжий муравей в морской форме; на его бескозырке золотыми буквами было выведено "Iван Крилов", а на груди блестел такой огород урденских планок, какой можно вырастить только унавозив нагрудное сукно долгой и бессмысленной жизнью. Держа в руке открытую консервную банку, он слизывал рассол с американской гуманитарной сосиски, а на парапете перед ним стоял переносной телевизор, к антенне которого был прикреплен треугольный белый флажок. На экране телевизора в лучах нескольких прожекторов пританцовывала стрекоза". Что касается пьесы братьев Чапеков, то здесь мы можем говорить, напротив, о несомненном отсутствии прямой интертекстуальной связи, поскольку Пелевин, по его собственному признанию все на той же виртуальной конференции, "про нее [т. е. пьесу - А. Б.] читал только в какой-то критической статье английской".

О наличии или об отсутствии связи с рассказом "Превращение" трудно сказать что-нибудь определенное. Думается, что попытки сближения художественных текстов, осуществляемые на основании какого-либо одного критерия (в данном случае - мотива превращения человека в насекомое*), вообще не слишком продуктивны, поскольку объем подходящих под этот критерий текстов практически всегда оказывается очень велик, а сами тексты слишком разнородны. В нашем случае такое сближение неприменимо вдвойне, так как энтомологический, если угодно, дискурс является одним из самых архаичных и обширных в мировом искусстве: начинаясь изображениями пчел и бабочек эпохи неолита и заканчиваясь произведениями самых последних лет (кроме "Жизни насекомых" назовем, к примеру, недавний роман Ольги Славниковой "Стрекоза, увеличенная до размеров собаки").

______________ * Можно добавить еще, что Грегор Замза превращается в жука-навозника, а жуки-навозники есть и в "Жизни насекомых", но этот аргумент будет не слишком весомым (разъяснения см. в тексте доклада).

Вести же речь о влиянии Кастанеды на роман Пелевина допустимо как раз потому, что переклички между ними, во-первых, не единичны, а во-вторых, обнаруживаются в составе разных компонентов текста: тем, идей, образов, мотивов и пр., что далее мы и увидим на конкретных примерах.

Прежде всего, поскольку действие книг Кастанеды разворачивается в Мексике, резонным было бы попытаться найти в "Жизни насекомых" мексиканские мотивы, и, на самом деле, в романе - правда, чуть ли не единственный раз появляется собственно мексиканская тема; например, в рассуждениях москита Сэма Саккера* (первая глава): "Знаете ...> я много путешествую, и что меня всегда поражает, это уникальная неповторимость каждого пейзажа. Я недавно был в Мексике - конечно, не сравнить. Такая богатая, знаете, щедрая природа, даже слишком щедрая. Бывает, чтобы напиться, долго бредешь сквозь грудной чапараль, пока не находишь подходящего места. Ни на миг нельзя терять бдительности - с вершины волоса на тебя может напасть дикая вша...". Здесь более всего нас интересует слово "чапараль", постоянно встречающееся в первых четырех книгах Кастанеды. "Чапараль", т. е. заросли жестколистных кустарников, у Кастанеды чаще всего "пустынный" и "густой", и представляется, что семантика именно этих определений обыграна Пелевиным ("чтобы напиться, долго бредешь сквозь грудной чапараль") **.

______________ * Говорящая фамилия: sucker (англ.) - сосун. ** Правда, чапараль, по-видимому, всегда пустынный и густой. Поэтому можно лишь предполагать, что источником знаний Пелевина о чапарале выступили книги Кастанеды.

Образ, очевидно восходящий к текстам Кастанеды, - это образ орла. В "Жизни насекомых" он возникает трижды, впервые - во второй главе, где, после гибели скарабея-отца, раздавленного "огромной красной туфлей", скарабею-сыну открывается следующая картина: "Над его [сына - А. Б.] головой мелькнула тень, и на миг ему показалось, что он видит красную туфлю с темным пятном на подошве, уносящуюся в небо, и еще показалось, что в неимоверной высоте, куда взмыла туфля, возник силуэт огромной расправившей крылья птицы". В четвертой главе этот образ уточняется: "Светлая линия дороги доходила до вершины холма и обрывалась, а дальше были видны черные силуэты гор. Одна из них, та, что справа, напоминала со стороны моря огромного бронируванного орла, наклонившего голову вперед". И, наконец, в седьмой главе автор сочетает данные ранее характеристики: "Справа по борту катера медленно поплыла огромная скалистая гора. Она была похожа на каменную птицу, расправившую крылья и наклонившую голову вперед...".

Особое внимание следует обратить на первый отрывок, в котором травестируется* текст Кастанеды, причем не какой-то определенный текст, а, скорее, совокупность представлений о том, что у индейцев яки носит название "орел". Чтобы пояснить сказанное, приведем пример из книги "Внутренний огонь": "...древние видящие, встречаясь с несказанными препятствиями, в действительности видели ту неописуемую силу, которая является источником всех чувствующих существ. Они называли ее орлом, поскольку в тех немногих взглядах украдкой, какие они могли вынести, они видели ее в виде чего-то, напоминающего пестрого черно-белого орла бесконечной протяженности.

______________ * Напомню: "травестия (от итал. travestire - переодевать) основана на контрастном противопоставлении героическому или "высокому образцу". В отличие от пародии, Т. почти не пользуется стилистическими средствами своих "оригиналов", а лишь "перелицовывает" их сюжет, перенося действие в иную сферу и подменяя, к примеру, античных богов и героев ...> простонародными персонажами. Т. обычно не стремится разрушать эстетическую ценность "перелицовываемых" произведений" (А. В. Михайлов, ЛЭС). Отметим, однако, что А. В. Михайлов понимает травестию только как литературных жанр, хотя и понимание травестии как приема в литературоведении существует.