В поисках любви
Шрифт:
— Да…я понял…
Губы расползаются в довольной ухмылке.
— Уведите подозреваемого.
— Лицом к стене…
— Да понял я! — огрызаюсь сквозь зубы и поворачиваюсь к конвоиру спиной, складывая руки замком. — Суки…
— Не горячись так, Антоша. Не горячись.
Холодные браслеты защелкиваются на запястьях, больно передавливая вены.
— Ты теперь настоящий преступник! Не то, что раньше…
— Пошел ты!..
— Увести!
Автоматное дуло вонзается под лопатку. Тонкие пальцы ложатся на плечо и разворачивают меня к выходу.
— Вперед!
Они повезут меня в СИЗО. Отгородятся толстыми стенами с колючей проволокой и примутся выковывать ложь. Каждое новое звено, пульсирующее жаром, они будут добавлять к моим кандалам. Снова и снова. Пока я не сломаюсь.
Оглядываюсь к следователю:
— Камера…
Он кивает:
— Можешь рассчитывать на ментовскую…
— Вперед, я сказал! — конвойный входит во вкус. Чувствует себя палачом.
Улыбаюсь, смотря себе под ноги. Этот парнишка — мой последний шанс.
Он ведет меня по коридорам, подталкивая в спину острой пикой автоматного дула. Выводит на улицу, в морозную утреннюю свежесть.
Солнца нет. Только его белый, тусклый свет над крышами многоэтажек. Воздух дрожит от холода. На газонах у крыльца серебрится иней.
Вздрагиваю. И начинаю действовать.
— Ну, что, мразь? — стараюсь развернуться на обледенелом крыльце. — Прокурорская шестерка! Дай сигаре…
Он бьет меня кулаком в живот так, что перехватывает дыхание. Из легких, с сипом, вылетает белесый пар. Сгибаюсь пополам от дикой боли.
В кишках, разбуженный и недовольный, ворочается гастрит. Хватается за кишки и поднимается в полный рост.
— Эй! — конвоир передергивает затвор. — Ты брось это!..Ну-ка…
Голос взмывает ввысь. Испаряется. Исчезает.
Оседаю на ступени, заваливаясь набок. Медленно погружаюсь в обморочные воды, словно тяжелый танкер. Цепляюсь за собственные глухие стоны. Но их вес слишком мал. И, спустя мгновение, я ухожу на дно вместе с острыми обломками…
…Небо. Совершенно бесцветное, поседевшее. Оно смотрит на меня сквозь пыльные стекла и молчит.
Я лежу на кушетке, в салоне скорой помощи. На окнах — красные наклейки крестов. За ними — застывшие глаза предстоящей зимы. Вокруг меня — люди. Врачи в синих куртках. И, тот самый, молодой конвоир. С автоматом.
За скорой следует УАЗ. Замечаю мигалки на крыше.
Закрываю глаза.
Утренний час. Дороги пусты. На пробки рассчитывать не приходится.
Правое запястье до сих пор сжимает наручник. Видимо паренек приковал меня к себе, опасаясь побега.
Насмотрелся голливудских боевиков!..
Сжимаю левую ладонь в кулак. Гляжу из-под опущенных век.
Мальчишка смотрит в окно, опустив оружие в пол. Уставшие после ночной смены врачи, дремлют.
Когда отец лежал обожженный на дне ущелья, взятый в кольцо десятком боевиков, говорило ли с ним небо? Звало ли? Или морщилось, в отвращении разглядывая перебитые ноги?
Приподнимаюсь на локте и резко бью, не успевшего дернуться конвоира, в челюсть. Левой, что есть силы, вышибая из десен кровь, выламывая зубы. Красная морось бьет в боковое стекло, словно выстрел из водяного пистолета. Он пытается подняться. Размахиваюсь и бью еще раз. Туда же. Изо всей силы, выбивая из пальцев суставы. Паренек валится на сидение. Сползает на пол. Врач, сидящий слева, у заднего выхода, пытается накрыть меня весом собственного тела. Бью его в грудь ногами, и он с криком отлетает назад, спиной распахивая створки дверей.
— Держись!.. — слышу свой испуганный голос. Тянусь к нему.
Но парень вываливается из ГАЗЕЛи, размахивая руками. Вижу его бледное, искаженное страхом лицо. И потом, спустя всего лишь миг, жесткие колеса преследующего нас УАЗа, подминают его под себя, стирая в темно-красное месиво.
— Мать твою, что за херня?! — водитель бьет по тормозам и нас бросает вперед, к спинкам передних кресел.
Второй врач, боясь за собственную жизнь, пытается заползти под кушетку.
Хватаю автомат свободной рукой и направляю на летящих в нас преследователей. Тень в кабине успевает нырнуть под руль.
Нажимаю на курок.
Треск грубым толчком врывается в пространство, расшатывая мою руку. Выворачивает кисть. Дуло взрывается ярким пламенем и огненные пули, жужжа, точно осы, летят во все стороны, дырявя и кабину УАЗа, и крышу медицинской ГАЗЕЛи…Ударяют в асфальт, выбивая яркие брызги…
— Б***!!!
Оскалившийся радиатором капот влетает в распахнутые двери, вырывая их из металла, точно добычу из норы. Зад «скорой» сминается, будто пластилин в руках малыша, и машины, сцепившись металлическими когтями, разворачиваются поперек дороги. Тужатся оконные стекла, прогибая свои хрупкие спины внутрь салона. Трескаются. И, с громким хлопком, вылетают из железных рам острым блестящим дождем.
Прикрываю глаза рукой. Чувствую, как шершавый язык облизывает лицо, раздирая его до крови. Стараюсь подняться…
— Черт…
Правая рука стонет от тяжести висящего на ней тела. Наручник скалится стальными зубами. Опасливо оглядываясь, принимаюсь обшаривать карманы мальчугана. Вытаскиваю связку ключей, увешанную брелоками из мультфильмов, и скидываю с запястья проклятый браслет. Разминаю затекшую кисть.
Все замирает в серой тишине. И только причитания медбрата, все еще несутся откуда-то с пола. Поднимаю вылетевший из руки автомат. С трудом перебираюсь в кабину. Водитель лежит на руле, без сознания. Голова его разбита. Вижу кровь, красными щупальцами охватившую лицо.
Это не мое дело.
Выбираюсь на дорогу. Вешаю автомат на плечо. Осматриваюсь.
Впереди, в двух десятках метров, прогнув бетонное тело над темной рекой, лежит мост. Фонари по его обочинам, связанные друг с другом пуповиной проводов, все еще горят. Попеременно и тускло. Сливаясь с белесым речным дыханием.
Ни одной машины.
Дома, вокруг меня, безлики и мертвы. Их темные окна походят на глубокие, бездонные колодца. Кажется, они никогда не знали радости света. Не чувствовали людского тепла.