В полночь упадет звезда
Шрифт:
Обессиленные, расслабленные страхом, ребятишки, дрожа под одеялами, с ужасом слушали свою добрую воспитательницу, а когда она, довольная собой, уходила, всю ночь корчились от кошмаров, мучивших их во сне. Одни плакали, другие кричали, третьи молча лежали, ожидая близкую смерть. От страха никто не решался выйти ночью из спальни. Они мочились в кроватях. Матрацы гнили и издавали страшное зловоние, но ни угрозы, ни побои директора и надзирателей не могли заставить детей встать ночью и выйти в коридор. Страх перед чудовищами и призраками был сильнее страха перед розгами и прутом господина директора или другими наказаниями госпожи воспитательницы.
Страх дополнялся голодом. Голод не оставлял их никогда. Большая часть и без того ничтожных сумм, ассигнованных на содержание сирот, попадала в карман господина директора. Что касается одежды, то воспитанников сиротского приюта одевали так, что их частенько принимали за бездомных бродяжек и нищих.
Располагался приют на окраине города. Прямо за ним начинались огороды, кукурузные поля. Словно голодная стая отправлялись воспитанники приюта на добычу. Воровали початки кукурузы, выкапывали картофель, опустошали огороды. Люди отбивались от них палками, камнями, как от бездомных собак. Сторожа угощали зарядами дроби и соли. Тому из приютских, кто попадался в их руки, нечего была ждать пощады. Его избивали до полусмерти. Но голод был сильнее страха. Голод заставлял пренебрегать опасностью.
Шесть лет прожил Уля в этом аду. Шесть самых ужасных, самых страшных лет. Годы эти оставили в его душе глубокую, никогда не заживающую рану, которая кровоточила каждый раз, когда он вспоминал о них.
Но был всё-таки и на этом безысходно мрачном фоне один светлый образ — госпожи Грыждару. Она была его учительницей бессменно с первого до последнего класса начальной школы. Это, кажется, был единственный человек, который не бил, не наказывал детей. Она как могла старалась заменить им мать, и не было предела их нежной любви к этой женщине, которую боготворили дажо самые тупые и озлобленные воспитанники.
В тот день, когда Уля должен был покинуть приют, прощаясь с ним, госпожа Грыждару сйазала:
— Бог дал тебе такую голову, которой многие могли бы позавидовать. Мне было бы жаль, очень жаль, если бы ты не смог учиться дальше. Я знаю, как это трудно сироте. Но ты говорил, что у тебя есть какие-то родственники. Я дам тебе письмо к ним. Я попрошу их записать тебя в одну из тех школ, где дают стипендию. Я уверена, что с твоей подготовкой ты пройдешь по конкурсу.
Прощаясь, она со слезами обняла его.
Михай вернулся в родной город. Родственники приняли его не очень-то дружелюбно. Они почти забыли о его существовании и с недоумением прочли письмо доброй учительницы. Учиться? На что ему это? Сами они едва умели читать и писать, но, слава богу, на жизнь им жаловаться не приходится. Чем ходить нищим оборванцем, лучше попробовать пробить себе дорогу в торговле. Конечно, на первых порах придется послужить в мальчиках у какого-нибудь бакалейщика. Все известные богатеи города начинали с этого.
Молча, с трудом подавляя слезы, слушал он их наставления. Родственники — дядюшка и тетушка — чем-то напоминали ему господина директора и госпожу воспитательницу из сиротского приюта. Ведь это они отправили его туда, а теперь хотят сделать из него мальчика на побегушках, да еще требуют благодарности за все свои безмерные благодеяния.
Улучив подходящую минуту, Уля незаметно выбрался из дому и пошел знакомой дорогой в порт. Он снова увидел его через шесть лет горькой разлуки. Машинально поискал мальчик глазами знакомые очертания баржи «Лазурь». Но на том месте, где она всегда стояла на якоре, он увидел другое судно. Шкипер, старик с усами старого солдата, еле узнал его.
Старик рассказал, что «Лазурь» потонула. Услышав об этом, Уля не выдержал и разревелся. Нет, он плакал не потому, что ему жаль было старую баржу, просто ее гибель напомнила ему отца, которого так и не пришлось больше увидеть.
Тронутый слезами мальчика, старый шкипер приласкал его и заодно отругал за то, что он, на вид совсем взрослый парень, «распустил нюни, как баба».
Но мягкий и ласковый голос старого шкипера, прикосновение его шершавой, мозолистой ладони еще больше взволновали мальчика, и он разрыдался горько, безудержно, по-детски… В первый раз за много времени кто-то обнял его ласково, говорил с ним с добрым участием. Как тосковал он все эти годы по ласке, по доброму слову! Обхватив руками шею старого шкипера, он плакал, изливая в слезах всю недетскую боль, накопившуюся в сердце за эти годы. Когда слезы иссякли, он рассказал старику многое из того, что пережил в сиротском приюте. Шкипер слушал его молча, не прерывая, и только изредка покачивал головой.
— Так ты говоришь, что не хочешь идти в услужение к какому-нибудь лавочнику? — спросил старик.
— Нет, дедушка, не хочу. И к этим… своим… не хочу больше возвращаться.
Он снова расплакался и опять прижался к старику.
— Ладно, ладно, успокойся, парень. Что за дьявольщина, и мне словно что-то в глаз попало… Значит, возвращаться ты не хочешь?… Давай подумаем, что же будет, если ты не вернешься. Я, парень, хорошо знал твоего отца. Он был порядочный человек. Не много здесь плавает таких шкиперов, как он… Мм-да! Вот что я думаю. Пока поживешь у меня. Старуха моя будет только рада. А кусок хлеба в миска борща всегда найдутся. Это пока. Потом посмотрим, что делать дальше.
Так случилось, что Уля остался жить в доме старого шкипера. Утром он выходил из дому вместе со стариком. В порту болталось немало таких парней, как он. Одни просто бездельничали и грелись на солнышке, другие искали возможности заработать хоть несколько лей. К этим последним присоединился и Михай. Начал он с того, что подносил чемоданы пассажирам с пароходов, приходивших в порт. Кое-какой заработок это давало, и он был рад, когда мог положить в руку тети Софики, жены шкипера, несколько лей. Но зарабатывать становилось всё трудней и трудней, и постепенно, следуя примеру других парней, он начал торговать контрабандными папиросами, продавать краденый уголь, играть в азартные игры. Его мало заботило то, как он зарабатывал деньги. Они были нужны ему, чтобы как-то поддержать бедных стариков, приютивших его, да и сам он всё больше нуждался в деньгах на папиросы, на стопку сливовки или кружку пива. Со всем этим он уже познакомился в том возрасте, когда другие подростки еще только пускают бумажных змеев или собирают марки.
Однажды вместе с другими такими же, как он, молодыми искателями счастья Уля уехал в Бухарест. Каких только профессий не перепробовал он в этом огромном, шумном городе, которому не было до него никакого дела! Чистильщик сапог и разносчик, торговавший бусами, сделанными из теста и раскрашенными во все цвета радуги, посыльный в гостинице, уличный газетчик, — не было, пожалуй, профессии, которой бы он не попробовал в поисках своей судьбы.
Но судьба упорно не давалась Уле в руки, и это в конце концов озадачило юношу. Всё чаще стал он задумываться над своей жизнью, в которой не было ничего привлекательного. Правда, он любил книги и читал без разбора всё, что попадалось ему в руки, но это никак не меняло дела. Жизнь его ничего не стоила, да и сам он немногого стоил.