В понедельник рабби сбежал
Шрифт:
— Я думаю, что ты не получишь его и в воскресенье, — медленно произнес отец.
— Почему нет?
— Потому что… потому что, хотя в здешней полиции может быть куча растяп, даже твердолобых копов, как ты их называешь, но с паспортами они никогда не делают ошибок — кроме преднамеренных.
— Что ты имеешь в виду? — Рой забеспокоился.
— Тебя допрашивали в понедельник? Во вторник?
— Во вторник.
— Хорошо, сегодня пятница. Прошло четыре дня, и ты все еще не получил его. Думаю, они арестовали твой паспорт. И в такой стране как эта, окруженной врагами, ты все равно что в тюрьме. Ты не можешь поехать никуда, даже в гостиницу в другом городе. И они могут арестовать тебя в любое время, когда захотят. Почему ты не пошел туда, когда паспорт не пришел по почте?
— Я ходил. Я был там сегодня утром. Никто ничего не знает. А когда хотел пойти к этому инспектору, тому,
— Этого-то я и боялся, — пробормотал Дэн.
— Но, конечно, — сказал рабби, — если вы пойдете к здешнему американскому консулу…
— Нет, думаю, не стоит. Возможно, в воскресенье я съезжу в Тель-Авив и зайду в посольство.
— Но будет слишком поздно…
— Будут другие возможности. Может быть, в его следующий рейс.
На улице Дэн умышленно увел разговор от темы полиции и паспортов.
— Как тебе понравился вечер?
— Все было отлично. Рабби мне понравился.
— Ты только и делал, что без конца спорил с ним.
— Не имеет значения. Он же не поддакивал мне, как учителя в Штатах, которые вечно стараются ко всем подлизаться. Ты знаешь эти штуки: «Это хороший вопрос» или «Стедман сделал очень интересное замечание». Я спорил с ним, а не выслушивал, что правильно, а что нет. Мы спорили на равных.
Они дошли до того места, где пора было расходиться.
— Э-э, Рой, насчет паспорта, не волнуйся об этом. Возможно, я поеду в Тель-Авив завтра.
— Но завтра шабат. Тебе придется взять такси. Это будет стоить около пятидесяти лир.
— Да, но обратно поеду на маршрутке или на автобусе, а это всего три с половиной.
Пока Рой устало брел домой, останавливаясь и поднимая большой палец всякий раз, когда слышал шум машины, он прокрутил в голове все с начала. Если инспектор подозревает, что он действительно причастен к убийству, почему тогда обращался с ним так любезно? Почему не допросил более подробно? С другой стороны, если допрос был таким, как казался, зачем было так тщательно проверять паспорт? Возможно, отец прав, и они на самом деле арестовали его паспорт; но тогда почему нельзя просто пойти в американское консульство в Иерусалиме и заставить их вернуть его? Почему отец считает необходимым ехать в посольство, в Тель-Авив? И в шабат? Только для того, чтобы ускорить дело и успеть на рейс? До воскресенья посольство все равно ничего не сможет сделать, а к тому времени будет слишком поздно. Но тогда зачем было говорить, чтобы он не волноваться? Если действительно нет ничего, о чем стоит волноваться, почему он собирается ехать в Тель-Авив в шабат? А если есть, почему не сказать прямо? Он что, считает его ребенком, которому нельзя сказать правду?
И тут Рой действительно начал волноваться.
Глава XXXV
— Это совершенно неофициальный разговор, рабби, — сказал Марти Дрекслер. — Мы хотим, чтобы это было ясно с самого начала. Так ведь, Берт?
Берт Рэймонд кивнул.
— Именно так. У Марти появилась идея, и мы решили поговорить с вами, прежде чем начнем проталкивать ее.
Рабби Дойч переводил взгляд с одного гостя на другого, барабаня пальцами по ручке кресла.
— Я должен все обдумать, — сказал он, наконец, своим глубоким баритоном. Таким голосом — на несколько тонов ниже того, каким обычно просил жену приготовить яйца на завтрак, — он говорил с кафедры. — Я честно служил моей конгрегации в Дарлингтоне в течение тридцати лет. Многие хотели, чтобы я продолжал работать, но я почувствовал, что нуждаюсь в заслуженном отдыхе. Я собирался заняться научной работой. Традиционно раввин — это прежде всего ученый, джентльмены. Честно говоря, одной из причин моего приезда в Барнардс-Кроссинг была его близость к большим библиотекам Бостона и Кембриджа. И даже за то короткое время, что я провел здесь, я пользовался ими. Но от работы с конгрегацией я тоже получал удовольствие, и должен признать, она не была серьезной помехой моим научным занятиям. Другой вопрос, смогу ли я совмещать их в течение длительного времени. Я должен все тщательно обдумать.
— Да-да, конечно, мы это знаем. Мы и не просим вас ответить немедленно, — нетерпеливо сказал Марти.
— И это не только вопрос моих личных интересов, — продолжал рабби Дойч, словно его и не перебивали. — Существует также вопрос этики и нравственности — я приехал сюда на замену рабби Смоллу…
— Но это не он вас нашел, — сказал Марти. Долго сдерживаться он не мог, хотя и чувствовал себя в присутствии рабби Дойча довольно скованно, не то, что с рабби Смоллом. — Я имею в виду, что не он же просил вас приехать и занять его место. Это сделало правление. Я хочу сказать, что он вас не выбирал, так что вы ему ничего и не должны.
— Да как сказать…
— Марти прав, — рассудительно сказал Рэймонд. — Вы были бы как-то обязаны ему, если бы он просил вас приехать и занять его место — это понятно. Как и в случае, если бы он рекомендовал вас правлению даже без вашего ведома — просто представил бы как возможного кандидата. Но он вообще не имел к этому никакого отношения. Когда он сказал, что хочет взять длительный отпуск, — и учтите, он не просил, он просто известил нас, — мы долго обсуждали, что делать. Был даже вариант ни с кем не связываться, а просто договариваться с кем-нибудь из семинарии время от времени.
— Понимаю. — Рабби Дойч долго смотрел на потолок, обдумывая ответ. — И тем не менее, раввинство — это не бизнес. Я не могу воспользоваться отсутствием коллеги, чтобы занять его кафедру, как бизнесмен отбирает клиента у конкурента. — Он поднялся и стал расхаживать по комнате, а они следили за ним, как зрители на теннисном матче. — Я был очень счастлив здесь. Я признаю это. И я счастлив слышать, что мои усилия не были напрасны. Я счастлив слышать, что обо мне хорошо думают в конгрегации. Я просто счастлив. Теперь предположим, что вследствие моего большего опыта кто-то из вас, большинство из вас, даже вся конгрегация, — он остановился перед ними и широко развел руки, словно физически обнимая многочисленную паству, — решили, что я больше подхожу вам, — я намеренно преподношу это таким образом, джентльмены, потому что и мысли не допускаю, будто методы рабби Смолла не столь эффективны, как вы, джентльмены, похоже, думаете обо мне и моих методах, — но даже и при этом возникает вопрос: справедливо ли — или, по крайней мере, прилично ли для меня — занять эту кафедру на основании постоянного контракта, в то время как рабби Смолл оставил ее, намереваясь вернуться после каникул, отпуска или даже простого отсутствия.
— Но в этом-то все и дело, — сказал Марти. — Это не просто обычный отпуск. Я-то знаю, именно я обо всем с ним договаривался. Я был готов говорить о контракте. Он провел здесь почти семь лет и за все это время ни разу не уезжал, мы были готовы дать ему годичный отпуск. Но для годичного отпуска, как вы понимаете, должен быть контракт. Я хочу сказать, что нельзя выдать человеку годовое жалованье или его половину, чтобы он мог съездить в Израиль, а потом услышать от него: «Очень жаль, ребята, но я решил работать в другой конгрегации». А он даже обсуждать это не захотел. — Марти не мог сдержать негодование в голосе. — Наотрез отказался говорить об этом. Ладно, не хотите говорить о контракте — замнем, но каковы ваши намерения, рабби? Как долго вы хотите отдыхать? Вы хотите поехать в Израиль? Все бросить и расслабиться? Прекрасно, я могу это понять. Я считаю, что раввин должен хотя бы раз съездить в Израиль, чтобы иметь возможность сказать, что был там. Вы хотите уехать на три недели, на месяц, — отлично, мы прекрасно все уладим. Нет, он хочет длительный отпуск, три месяца, а то и больше. Но я казначей храма. Я финансист, и отвечаю перед всей конгрегацией за то, как расходую деньги храма. Это не мои деньги. Это их деньги, деньги конгрегации, а когда я имею дело с чужими деньгами, я должен быть осторожным. Я хочу сказать, предположим, что кто-то из конгрегации спрашивает — какое я имел право отдать деньги храма, когда я даже не знаю, вернется рабби или нет? Я прикидываю, что он мог бы попросить у конгрегации на законных основаниях, придумываю формулу и говорю: «Хорошо, рабби, давайте подсчитаем исходя из права на отпуск. Вы здесь немного больше шести лет. Каждый имеет право на две недели отпуска в год. Итак: шесть раз по две недели — двенадцать недель или три месяца. Получается, что оплаченный трехмесячный отпуск я смогу оправдать перед кем угодно». И что на это говорит рабби, как вы думаете? Он говорит, что уже думал над этим и решил, что не должен получать жалованье за это время. И как по мне, это означает, что он фактически подал в отставку, — торжествующе сказал Дрекслер.
— Я это тоже так понимаю, — вмешался Берт Рэймонд.
На лице рабби Дойча появилось отсутствующее выражение, и когда он заговорил, его взгляд был направлен не на них, он обращался к невидимой аудитории.
— Ответственность за духовное руководство конгрегацией может сильно истощить нервную систему, джентльмены. Когда я был молод и руководил своей первой кафедрой, мне не однажды приходила в голову мысль, что ради душевного спокойствия я должен отказаться от всего этого и попробовать заняться чем-то другим. Возможно, вы обратились к нему, когда он был на пределе сил. Если бы он хотел уйти в отставку, разве он не сказал бы вам?