В понедельник рабби сбежал

Кемельман Гарри

— Что ты хочешь сказать?

— Я думаю, что мы неправильно подошли к уходу на пенсию. Весь смысл жизни на пенсии в том, что ты свободен, и у тебя хватает денег на твою свободу. На свободу делать, что хочешь.

— Ты попробовал, и тебе надоело.

— Нет, я делал то, чего от меня ожидали другие, — ничего не делал. Да, это скучно. Но делать то, что хочешь, — значит какое-то время не делать ничего, а потом работать — когда захочется. Я не успел тебе сказать, вчера я звонил в семинарию. Долго говорил с отделом трудоустройства и сказал, что меня интересует

временная работа — подменять рабби на годовой отпуск или кого-нибудь, кто болен, и что деньги при этом не имеют большого значения. Я попросил, чтобы они имели меня в виду. Мне показалось, что я без труда получу любое место, которое понравится.

— Ты снова будешь работать?

— Только когда захочу. Я хочу немного поездить, например, пожить несколько месяцев в Израиле, как Смоллы. Потом на несколько месяцев или на полгода взять кафедру — если захочу; если мне понравятся место и люди. То есть, куда бы мы ни поехали, мы везде будем новыми — и независимыми. Если честно, я действительно думаю, что умею руководить конгрегацией.

— О, Хьюго, ты один из лучших. Я тоже думаю, что это хорошо. А если они попросят тебя остаться…

— Я извинюсь и скажу, что ушел на пенсию и постоянная работа меня не интересует, — твердо сказал он.

— Так будет лучше всего, дорогой.

Они молча сели в машину, каждый думал о своем. Отъехав от дома Дойчей, Рэймонд спросил:

— Что делать?

— Что делать, черт побери? — свирепо переспросил Дрекслер. — Готовить теплый домашний прием по случаю долгожданного возвращения Смоллов.

Глава LIII

— Жена сказала, что вы, ребята, должны быть у нас завтра вечером, — сказал шеф Лэниган, — но я случайно был неподалеку…

— Конечно, — сказала Мириам. — Чашечку чая, а?

Она встала с дивана и пошла на кухню. Взгляд шефа скользнул по ее талии.

— А вы там не бездельничали, Дэвид. Не знаю, чем бы еще вы оправдали свою поездку. Но вы нашли, что искали?

— О, да, — сказал рабби, помогая Мириам накрыть к чаю. Он предложил гостю сливки и сахар. — Там было хорошо, и мы нашли — фактически в тот же день, когда приехали.

— Замечательно. Но все же это было опрометчиво — на три месяца оставить работу, особенно при таком конкуренте. Хотя вечеринка, которую они закатили в честь вашего приезда, пожалуй, доказывает, что вы знали, что делаете, — неохотно добавил он.

Шеф ругает его за то, что он рисковал потерять работу? Рабби был тронут.

— Да, он хороший человек, рабби Дойч. Городу он понравился?

— Произвел впечатление. Всем своим видом. — Он оценивающе оглядел рабби. — Про вас этого не скажешь, вы знаете.

— Я знаю.

— Ладно, не будем придираться. Производить впечатление — часть ваших обычных уловок. Говорят, сейчас не обязательно соблюдать манеры. У священников, похоже, появилась новая мода, хотя я и не уверен, что она долго протянет. Вот как викарий в нашей церкви, он появился, когда вы были в отъезде. Новый тип

священника. Везде ходит в синих джинсах и свитере. Сидит на полу с детьми и играет на гитаре. Религиозные песни, согласен, но звучат они не как религиозные. По крайней мере, не как наши песни. И что в итоге? Когда я вижу, как он в облачении перед алтарем служит мессу, я вижу хиппи в синих джинсах. А когда он читает проповедь, я думаю: докажи, докажи это. Если речь не о чуде, если нужны обычные доводы, он должен убедить меня. И, конечно, не может.

— А отец Догерти?

— Вы не увидите его без пасторского воротничка и черного костюма. Поэтому он всегда выглядит, словно в облачении, и когда вы видите его перед алтарем, вы верите ему. Пусть Майк Догерти не такой уж умник, но от него это и не требуется, потому что вы чувствуете, что это Некто говорит его устами. Может быть, в религии есть много фокусов, рабби, но так или иначе, это действует.

— У нас это немного не так. Раввин не священник.

— Да, я знаю, вы мне объясняли, но знает ли об этом ваша конгрегация, или им все равно нужны фокусы?

— Думаю, некоторым нужны. Может быть, время от времени они нужны всем.

— Пожалуй, именно поэтому рабби Дойч был так популярен. Я слышал его однажды, когда он вел службу. Говорит, как поет. Очень впечатляет. У нас священник носит форму и облачение — парадную форму. А вам приходится налегать на голос и манеры, потому что форма — это важно. Спросите любого копа.

Рабби взглянул на брошенную на пол синюю фуражку шефа и с улыбкой прикоснулся к кипе.

— Шеф полиции в Иерусалиме — а может, он просто инспектор, — носит вот это.

— Правда? Это что, часть его формы? И на улице носит?

— Нет, фуражка у него вроде вашей. Он был в ней только у себя в офисе…

— В офисе? Вы ввязались там?..

Рабби усмехнулся.

— Не совсем. Был взрыв, а я кое-что знал об этом, и в полиции мне задавали вопросы.

— Взрыв! И вас допрашивала полиция?

— Пожалуй, это можно назвать и допросом, — сказал рабби, улыбаясь воспоминаниям. — Но главным образом он касался моих религиозных убеждений. Инспектор усомнился в их правильности.

Шеф удивленно покачал головой.

— Полицейский, сомневающийся в правильности ваших религиозных убеждений! Что это за страна, где коп допрашивает раввина о его религиозных убеждениях? Это дело полиции?

— Такая вот страна, — сказал рабби, — но так ведут себя не все. Только этот коп.

— Но вы говорите, что был взрыв. Так там действительно опасно?

— О, нет.

— Дело в том, что монсеньор из Салема везет группу в Ирландию, Рим и затем в Святую Землю. Жена мне все уши прожужжала, я уже наполовину отпустил ее. Но если там опасно…

— Нет, там вовсе не опасно, — сказала Мириам. — Для нее, — добавила она. — Но для нас…

— А что за опасность была там для вас?

Мириам посмотрела на мужа. Он улыбнулся.

— Для нас все время существовала опасность, что мы не вернемся.