В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

Степанов Анатолий Яковлевич

Волна пижам захлестнула футбольное поле, подхватила богатыря, спасшего солдатскую честь, и с яростным "ура!" понесла его, как знамя.

Мимо Саши шла понурая цепочка потных и недовольных десятиклассников.

– Алик!
– позвал Саша. Алик обернулся, узнал, заулыбался приветливо:

– Саша, ты меня ждешь?

– Кончилась трудовая неделя? Пошли домой.

Они пошли. Саша грустно сказал:

– Все-таки жалко, что теперь девчонки отдельно учатся.

– А зачем тебе девчонки?

–

Влюбиться хочу, Алька!

– В школьницу?

– Почему в школьницу? В кого-нибудь. Чтобы сердце обмирало при ее виде, чтобы я на свидания с букетами ходил!
– И закончил неожиданно: Неспокойно мне, муторно, Алик.

– Это от безделья, - безоговорочно решил Алик.

– Еще что скажешь?
– поинтересовался Саша.

– А что мне говорить? Тебе Сергей Васильевич все сказал. И если ты немедленно, с завтрашнего дня не займешься каким-нибудь делом, все будет так, как он предсказал.

Саша послушал, подмигнул хитрым левым глазом и снисходительно поведал Алику:

– Мое дело сейчас - в тихом поле лежать и слушать, как птицы поют.

– Так сделай хоть это!

– Далеко до поля-то! На электричке ехать надо.

– Лень?

– Ага.

– Так нельзя. Саша...

– Алик, все!
– предостерегающе перебил его Саша и направился к школьному двору. Алик шел за ним. Они пересекли пустырь.

– Чей это сарай?
– спросил Саша, кивнув в сторону полуразрушенного каменного строения.

– Ничей. Раньше здесь трансформаторная будка была.

– А что здесь грузовики делают?
– Саша рассматривал отчетливый след автомобильных колес.

– Развернулся какой-нибудь случайный.

– Ну и черт с ним. Что делать будем?

– Саша...
– опять строго начал Алик, но Саша опять перебил его:

– Ничего не говори, ладно? Лучше стихи почитай.

– Хорошо, - согласился Алик. Подумал немного, и:

Мы разучились нищим подавать.

Дышать над морем высотой соленой,

Встречать весну и в лавках покупать

За медный мусор золото лимонов.

Случайно к нам заходят корабли.

И рельсы груз проносят по привычке.

Пересчитай людей моей земли,

И сколько мертвых станет в перекличке!

Но всем торжественно пренебрежем!

Нож сломанный в работе не годится,

Но этим черным сломанным ножом

Разрезаны бессмертные страницы.

Помолчали. Потом Саша остановился, положил Алику руки на плечи.

– Я не сломан, Алик.

Был мутный рассвет в тихих переулках. Покойно было, безлюдно. Саша гулял в эту пору. Он миновал школьный двор, вышел на пустырь и, фланируя, направился к бывшей трансформаторной будке. У раздрызганного проема, в котором когда-то, видимо, существовала дверь, он остановился, закурил, старательно закрывая спиной спичечный огонек от возможного ветра, и одновременно

осмотрелся вокруг. Никого не было. Он проник в будку.

Запустение и грязь. Битый кирпич, битое стекло, ржавая проволока, человеческие испражнения, веревки прошлогодней картофельной ботвы. Но Саша не собирался отсюда уходить: покуривая, он тщательно изучал помещение.

Чуть возвышавшийся левый угол, в котором и ботвы было поболее, привлек его внимание. Носком сапога отбросив ботву, он, широко расставив ноги, покачался из стороны в сторону, резко перемещая центр тяжести справа налево и слева направо. Почувствовав нечто, он ногами раскидал неопрятный песок... Под песком была обитая жестью крышка. За край рванул ее. Под крышкой лежали аккуратно сложенные, плотно набитые чистые мешки. Рывком Саша поставил один из них на попа, растянул узел. В мешке был рис.

Так же, не торопясь, Саша проделал всю операцию в обратном порядке: завязал мешок, уложил его, прикрыл крышкой, набросал песок и засыпал ботвой.

Выйдя из будки, он снова закурил. Пусто, как в Сахаре. Прогулочным шагом он удалялся с пустыря.

В своем дворе он передвигался бегом. Подбежав к дому, Саша по пожарной лестнице поднялся до второго этажа, твердым своим указательным пальцем раскрыл створки ближайшего окна, легко ступил с лестничной перекладины на подоконник и, усевшись на него, распахнул плотно сдвинутые занавески. И тут же раздался отчаянный женский крик.

Забившись в угол кровати и прикрывшись одеялом, на Сашу смотрела круглыми глазами хорошенькая румяная девушка.

– Ларка!
– шепотом обрадовался Саша, но сейчас же обеспокоенно поинтересовался: - А Алик где?

– Что там происходит, Лариса?
– раздался из-за стены встревоженный и сонный могучий женский голос.

– Таракана увидела!
– криком ответила Лариса и скорчила Саше рожу.

– О, господи, какая дуреха, - сказали за стеной, и слышно было, как взвизгнули кроватные пружины. Лариса и Саша помирали от беспричинного и беззвучного смеха. Высмеялись наконец и стали рассматривать друг друга. Уже взрослые, совсем взрослые. Лариса провожала на фронт мальчишку, а Саша тогда расставался с девчонкой дружком-приятелем, которую два последних предвоенных года защищал и оберегал, как старший брат.

– Санька, ухажер ты мой прекрасный!
– тихо-тихо сказала Лариса, выпросталась из-под одеяла и, как была в одной комбинации, подошла к Саше, взяла за уши и поцеловала в губы. Он ласково погладил ее по волосам, откинулся, рассматривая, и вдруг страшно возмутился:

– Да прикройся ты наконец! Мужчина же я все-таки!

– Какой ты мужчина!
– возразила Лариса, но в халатик влезла.

– А хороша, чертовка!
– восхитился Саша.
– Выходи за меня замуж!

– Опоздал. У меня жених есть.