В праздник цветущей вишни
Шрифт:
Рихард метался по комнате, захваченный страшными воспоминаниями. С каким упорством повторяются кошмары прошлого вот уже двадцать пять лет!
Там, на колючей проволоке, он стал противником войны, чтобы вскоре сделаться коммунистом. Здесь, на переднем крае невидимого фронта, он тоже борется против войны, защищает социалистическое отечество! Но он член нацистской партии, партии Гитлера, у него есть значок на булавке, которая колет грудь. Теперь он «партайгеноссе» – товарищ по партии всей этой сволочи... У него есть партийный билет нациста и номер – два миллиона семьсот пятьдесят одна тысяча... Вот сколько людей уже оболванил Гитлер...
Древний знак свастики – крест с переломленными лучами, символ
Зорге все еще находился под впечатлением тяжелого сна. К тому же его вывела из равновесия эта горелая морская трава. Идиот Урах!.. Рихард не подбирал слов, когда злился, он ни к кому не подлаживался, всегда оставался самим собой. Это лучший способ маскировки. Сейчас он обрушивал свой гнев на князя фон Ураха.
Зорге присел на тахту, по телу разлилась противная слабость. Страшно болела голова. Последние дни Зорге старался побороть грипп, но болезнь, видно, не отпускает. Словно умываясь, он протер ладонями лицо.
– Что с тобой? – озабоченно спросил Урах. – Ты болен?
– Э, ничего со мной не случится!
Рихард прилег и опять будто провалился в горячий мрак.
Но болезнь оказалась тяжелой, после гриппа снова поднялась температура, началось воспаление легких. Это встревожило его друзей. Приезжал врач из посольства, назначил леченье, однако Рихарду не стало лучше. Появился Мияги, но, увидев, как плохо чувствует себя Рихард, как пересиливает свою болезнь, он хотел уйти. В таком состоянии с больным должны говорить только врачи. Зорге остановил его, просил остаться и рассказать о встречах, наблюдениях, разговорах.
Информация была необычайно срочная – Мияги снова говорил о германской военной делегации, которая вскоре должна прибыть в Токио.
– Я должен ехать в посольство, – возбужденно заговорил Зорге, силясь подняться с постели. – Это же очень важно! Надо предупредить Одзаки.
Иотоку все же убедил Зорге остаться дома. Он пообещал достать ему какое-нибудь новое лекарство у своего доктора. Мияги давно болел туберкулезом, и за ним наблюдал опытный врач.
Доктор Ясуда был пожилой человек, имевший широкую практику среди высокопоставленных пациентов. Его кабинет посещали государственные чиновники, советники, их жены, представители военных кругов, семьи промышленников, актеры, художники. Среди пациентов Ясуда оказался и Мияги. Он исправно
– Ясуда-сан, мне говорили друзья, что с вами можно советоваться не только по поводу болезней...
Ясуда поднял очки и вопросительно посмотрел на Мияги:
– Что вы хотите сказать?
– Меня интересует, как вы смотрите на обстановку в Германии, на укрепление фашизма.
– Германия далеко от нас, – уклончиво ответил Ясуда. – Говорят, что Европа только полуостров Азиатского материка; значит, Германия – глухая провинция. Меня интересуют куда более близкие вещи...
Как-то раз художник Мияги оказался последним на приеме у доктора. Они проговорили до позднего вечера о фашизме в Европе, о том, что в Японии военщина тоже тянется к власти, о маньчжурских событиях, об угрозе войны с Советской Россией. Доктор Ясуда разделял взгляды Мияги. Под конец художник прямо спросил:
– Ясуда-сан, скажите откровенно, вы могли бы нам помочь добиться того, чтобы Япония и Россия жили в мире?
– Кому это – вам?
– Тем, кто против войны и фашизма...
Вскоре доктор Ясуда стал отличным помощником Мияги, одним из главных его информаторов, – высокопоставленные лица охотно вели доверительные беседы с лечащим их врачом.
На этот раз доктор Ясуда сам заговорил о том, что его волновало. Он тоже слышал кое-что по поводу переговоров, которые идут или должны идти между японскими и немецкими дипломатами. От своего пациента из министерства иностранных дел Ясуда слышал, что три страны хотят договориться о борьбе с мировым коммунизмом. Больше ничего Ясуда сказать не мог, его пациент тоже знал об этом слишком мало.
Опять разговоры о том же самом!
Речь шла о подготовке сговора против Советской России под видом антикоминтерновского пакта. Но это стало известно почти годом позже, а пока просачивались только слухи. Заговор готовили в строжайшей тайне.
Но у художника Мияги было еще одно дело к Ясуда.
– Доктор, – сказал он, – заболел один человек, которому никак нельзя болеть. Помогите, у него воспаление легких.
Как обычно, Ясуда сначала ответил общей фразой:
– Люди вообще не должны болеть. – Потом спросил: – Где же этот человек, который вам нужен?
– К сожалению, вы не можете его увидеть.
Ясуда нахмурился:
– Понимаю... В таком случае дело сложнее. Не могу же я шаманить, лечить на расстоянии! Впрочем, вот что, – решил доктор, – давайте попробуем дать ему сульфит-пиридин. Это новейшее средство, которого наши врачи еще не знают. Надеюсь, что ваш знакомый скоро будет здоров.
Лекарство, которое Ясуда дал художнику, Мияги переправил Зорге через медицинскую сестру Исии Ханако. Исии одна ухаживала за больным. Мияги не хотел лишний раз появляться на улице Нагасаки.
Через несколько дней Рихард Зорге действительно был на ногах.
В знак благодарности художник принес Ясуда свою картину – «Лиловые ирисы». Доктор принял ее. Он радовался, как ребенок, когда, откинув шторы, с восхищением разглядывал лиловые цветы на берегу пруда. Это был единственный случай, когда доктор Ясуда, щепетильный в таких делах, принял «материальное вознаграждение». В организации Рихарда Зорге люди не получали никаких денег за свою опасную работу. Все подчинялось лишь чувству долга, людей влекла убежденность – надо сделать все, чтобы сохранить мир. Так думали все: не только самоотверженный Рихард Зорге – руководитель группы «Рамзай», но и японский ученый Одзаки, и капрал соседней воинской части Яваси Токиго, которого привлек к работе художник Мияги, и молодая женщина Исии Ханако, медицинская сестра, приехавшая в Токио искать работу... Впрочем, Исии Ханако не входила в группу «Рамзай».