В предчувствии октября
Шрифт:
Он-то и поднял Марину с постели что-то около полудня 30 сентября; она уже проснулась и тихо лежала, свернувшись калачиком под одеялом, и время от времени поглядывала в окошко через плечо: денек налаживался чудесный, но на душе было нехорошо. У нее потому на душе было нехорошо, что снова напала мучительная мысль — как-то все в ее жизни складывается не так. И встали перед внутренним взором рожи из попечительского совета, и отчего-то по-доброму припомнилось детство, и дурной поэтической юности было жаль. Вообще это бывает с русским человеком: все вроде бы обстоит благополучно, на здоровье не пожалуешься, денег — куры не клюют, а тебя между тем денно и нощно свербит
Так вот Марина Шкуро тихо лежала в своей постели, когда в дверь позвонили и в гости к ней заявился Модест Иванович Иванов. Еще с порога он воскликнул, сделав искрящиеся глаза:
— Ни за что не угададете, что я для вас достал!
С этими словами он протянул Марине картонную коробку, в которой на поверку оказался небольшой человеческий череп с щербинкой на подбородке и трещинкой на боку.
В Марине сразу проснулся собиратель, но она сказала нарочито равнодушно:
— Ну и как это прикажете понимать?
— А так: это череп самого Публия Овидия Назона, то есть великого римского поэта Овидия, автора знаменитых «Метаморфоз»! Как известно, он был изгнан из Рима императором Октавианом Августом и умер в ссылке на территории нынешнего Краснодарского края, а у меня там брат работает в Темрюке!..
Марину взяло сомнение.
— Гарантии? — строго спросила она, и Модест вытащил из нагрудного кармана сертификат; это была солидная бумага с грифом Музея антропологии, в которой черным по белому было прописано, что костные останки, найденные в Краснодарском крае Северокавказской ахеологической экспедицией, действительно принадлежат Публию Овидию Назону, скончавшемуся в 18-м году новой эры и похороненному на южной окраине Темрюка.
Почему-то Марину еще пуще взяло сомнение, и, когда Модест Иванов получил свои деньги и удалился, она позвонила старому приятелю, профессору стоматологического института, который во время оно тоже писал стихи.
Разговор состоялся у них такой...
Марина:
— Скажите, пожалуйста, в принципе, можно определить возраст черепа на глазок?
Професор:
— А зубы у него есть?
— Есть. Целых четыре зуба есть, один из них на такой палочке из светлого металла...
— Это называется — на штифте. Зубы на штифтах из титана начали ставить пятьдесят лет, что ли, тому назад..
Марине Шкуро вдруг стало так обидно, так горько обидно, что она растворила первое попавшееся окошко своей квартиры, ступила сначала на табурет, обитый красным сафьяном, потом на подоконник и отправилась в полет.
Издержки действительности.
Грозные события, развернувшиеся впоследствии, спровоцировала другая смерть, павшая на то же злосчастное 30 сентября. Гибель же Марины Шкуро непосредственно не повлияла на дальнейшее развитие событий и повлекла за собой только то неожиданное следствие, что вокруг дома «ООО Агростиль» вдруг собралась несметная толпа братеевских жителей, главным образом раскассированных колхозников из «Луча».
Накануне Яков Иванович Чугунков появился возле дома со своей тележкой, на которой он возил кипы разных рекламных изданий, и приметил возле мусорного контейнера подозрительный мешок из-под сахарного песка. Он оставил тележку, подошел к контейнеру и осторожно развязал бечевку: мешок был полон конвертов, изящно-продолговатых, с какими-то инициалами и розовым ободком. Яков Иванович решил, что это он вчера с похмелья позабыл распределить
Вдруг что-то очень тяжело, ни на что не похоже стукнулось о землю, Яков Иванович обернулся и увидел мертвое тело Марины Шкуро, распростертое на асфальте так очевидно безжизненно, как умеют лежать только явные мертвецы.
— Женщину убили! — диким голосом завопил он, и на этот-то крик как раз и сбежалась мало-помалу несметная толпа братеевских мужчин, женщин, детей, старушек и стариков.
Сначала народ молчал, окружив бездыханное тело, но стоя, впрочем, в почтительном отдалении, а потом послышались голоса:
— Интересно: она сама выбросилась, или как?
— Чего им выбрасываться-то из окошек, когда они в деньгах роются, как в сору!
— Скорее всего убили девку. Наверное, изнасиловали и выбросили с десятого этажа.
— Почем ты знаешь, что именно с десятого?
— Ну с одиннадцатого! Разницы практически никакой.
— От этого жулья всего приходится ожидать!
— Нет, что вытворяют, падлы! Совсем распоясался капиталистический элемент!
— Они точно дождутся, что лопнет народное терпение! Ведь какую моду взяли: девок выбрасывать с одиннадцатого этажа!
Тут Яков Иванович Чугунков забрался на крышку мусорного контейнера и сказал:
— Это еще что! Вот послушайте, товарищи, как эти кровопийцы отзываются про народ...
«Я тебе всегда говорила, бесценный друг Саша, что марксизм-ленинизм марксизмом-ленинизмом, а наше население нужно держать в узде. Ведь это какая публика? Он всю жизнь лежит на печи и завидует соседу, у которого корова в 32-м году принесла одновременно телочку и бычка. Он десять лет забор починить не в состоянии, а точит зуб на партийное руководство, имея в виду заслуженные привилегии и пайки. Надо, что ли, им какой-нибудь химикат в водку добавлять, чтобы они ни о чем не мечтали и были бы вполне довольны своей судьбой. Ты вспомни, какие были безобразные выступления в шестидесятом году, когда нам пришлось вызывать войска! Я тогда как раз была на седьмом месяце беременности...»
Ну дальше неинтересно, дальше личное, — заключил Чугунков и вопросительно-многозначительно замолчал.
— У-у-у! — пронесся над толпой опасный, будоражущий гул, по звуку совсем не похожий, а по ощущению похожий на приближающуюся грозу. И сразу неопределенная тревога разлилась в воздухе, вступившая в некий чреватый контрапункт с хорошим осенним днем. Действительно: солнце, уже не слепящее, озаряло окрестности как-то нехотя, точно спросонья, холодно синело предоктябрьское небо, березы вдали равнодушно пошевеливали листвой, и, в общем, озадачивало соображение, что природе ни до чего. Народ между тем гудел, все более и более распаляясь из-за частного письма вдовы Новомосковской, которое знаменовало собой прорыв в эпистолярном жанре, но никак не могло послужить ни причиной, ни поводом к тем диковинным событиям, что не заставили себя ждать; а, впрочем, такое у нас случается не впервой [7] .
7
Например, Февральскую революцию 1917 года вызвало то малозначительное обстоятельство, что пулеметная рота Волынского полка мимоходом посудачила, лузгая семечки, с озлобленными хозяйками в хлебных очередях.