В предгорьях Урала. Книга 1
Шрифт:
В станицу Андрей приехал, когда было уже темно. Потонувшая в снегу, она казалась вымершей. Лишь в редких избах светились слабые огоньки, да кое-где глухо тявкали собаки. Миновав станичное правление, путники свернули на тихую улочку. Пустив лошадей шагом, они подъехали к небольшому домику Христины.
На стук вышел отец девушки и, узнав Андрея, стал торопливо открывать ворота.
— Милости просим. Давненько не были у нас, — сказал он, помогая обметать снег с тулупа Фурсова. — Пойдем в избу.
Христина с матерью пили чай. Увидев Андрея, девушка выскочила из-за стола и с сияющим лицом подала ему руку.
— Андрюша!
После
За чаем он рассказал все семейные новости. Принимая стакан от Христины, он коснулся ее пальцев и на миг задержал их в своей руке. Лицо девушки покрылось румянцем. Взглянув украдкой на родителей, которые были заняты разговором с возницей Фирсова, она погрозила Андрею пальцем. Тот улыбнулся и долго не спускал глаз о любимой девушки.
После чая Христина увела своего гостя в горенку. Плотно прикрыла дверь и, подойдя к нему ближе, протянула руки.
— Андрей!
Тот порывисто обнял ее и, прошептав чуть слышно:
— Ждала? — привлек к себе.
Вечер для молодых людей прошел незаметно. На следующее утро Андрей выехал из станицы. До околицы его провожала Христина. За ночь подморозило, и снег под полозьями кошевки пел какую-то свою однообразную песню.
Оживленно разговаривая, они не заметили, как промелькнул ближайший лесок и открылась ровная многоверстная равнина. Прислонившись головой к плечу Андрея, девушка задумчиво слушала звон колокольцев. Легкий поворот головы Андрея, и Христина почувствовала теплоту его губ.
Очнувшись, девушка посмотрела на станицу и, вздохнув, крепко пожала руку Андрея.
— Приезжай! Я тебя жду, — и вышла из кошевки.
Лошади тронулись. Андрей, поднявшись на ноги, долго смотрел на удаляющуюся Христину.
Глава 23
Весть о войне с Германией застала Никиту Захаровича в деревне Закамалдиной, недалеко от Марамыша. Фирсов велел работнику запрячь лошадь, а сам пошел к старосте. В сельской управе набилось много народу. Писарь то и дело выкрикивал фамилии мобилизованных, а те, сбившись в кучу, хмуро поглядывали на суетившегося без толку старосту. В толпе сновали стражники, приехавшие из города. Слышался плач женщин и детей.
Никита Захарович с трудом пробрался вперед и, наклонившись к уху писаря, зашептал:
— Ксенофонт Васильевич, погляди за моим хлебом, как бы амбары не разнесли.
— Долго ли до беды, — ответил тот. — Ишь, народ как взбудоражен.
— Ежли что, весточку дай. Помощь пришлю. Договорюсь с приставом.
— Ладно.
Фирсов вышел на улицу. Возле церковной ограды, опираясь на палки, группой стояли старики. Играла гармонь. Какой-то пьяный парень, отбивая чечетку, ухал:
Хороша наша деревня, Только улица грязна, Хороши наши ребята, Только славушка худа…Чуть ли не в каждой избе слышался плач. Отцы и матери провожали своих сыновей на войну.
Выехав из деревни, Никита Захарович крикнул хмурому
— Езжай быстрее. Лошадь взяла крупную рысь.
«Андрея возьмут. Сергей еще молод», — подумал Фирсов и, откинувшись на сиденье, продолжал размышлять: «Хлеб надо придержать, в цене взыграет».
Приехав домой, он застал жену в слезах.
— Андрюшу в армию берут, — всхлипнула она.
— Перестань выть, — сказал ей сурово муж. — За царем служба не пропадет. Не один Андрей идет, — расхаживая по комнате, говорил он. — Дело от этого не пострадает, — сказал веско Фирсов.
В день отъезда сына в армию, Никита позвал его к себе.
— Вот что я думаю, — и, помолчав, пытливо посмотрел ему в глаза. — Пускай другие дерутся, а нам с тобой и здесь дела хватит. Скот надо отправлять на бойни, хлеб продавать, вести дело надо, с Сергеем нам не управиться, а Никодим человек пришлый.
Подойдя вплотную к сыну, он заговорил тихо:
— А что, если воинскому дать так это, сотни три? Может, освободит от службы?
Андрей покачал головой.
— Нет, отец. Я должен итти в армию. Стыдно будет мне и тебе, когда тысячи кормильцев идут на фронт, оставляя полуголодные семьи. А я… Нет, — сказал он решительно, — я должен выполнить свой долг. — Молодой Фирсов вышел из комнаты.
Никита Захарович недружелюбно посмотрел ему вслед и прошептал:
— Не хотел в отцовском доме хлеб есть, погрызи теперь солдатские сухари, авось поумнеешь.
Перед отъездом из Марамыша, Андрей зашел к Словцову. Лицо Виктора было серьезно.
— Слышал, слышал, за царя, веру и отечество воевать идешь, — подавая руку Фирсову, заговорил он. — Что ж, может быть, и я скоро последую за тобой, — и, сжав кулак, он сурово сказал: — Но бороться за благополучие Николая и приближенных, шалишь, не буду. За веру? Как ты знаешь, я атеист. За отечество? Согласен. Только не за отечество Пуришкевичей, Родзянко и Коноваловых, а за другую, обновленную Россию.
— Но ведь царское правительство и родина пока неотъемлемы?
— Вот именно, пока.
Словцов подсел ближе к своему другу.
— Большие дела будут, Андрей. Тяжелые испытания придется перенести нам. Но мы выдержим, ибо на нашей стороне миллионы тружеников.
Встав со стула, Виктор продолжал:
— На нашей стороне могучее оружие — правда. Мы обнажим во всей неприглядной наготе капитализм. С помощью правды мы раскроем глаза народу и поведем его в последний, решительный бой. И тогда в муках родится новая Россия, которая будет свободной, радостной, яркой, как солнце, страной. Разве для этого не стоит жить и бороться? Андрей, — голос Словцова стал мягким, — тебе трудно отказаться от тех взглядов, которые ты впитал с детства, которые тебе прививали в гимназии. Но я уверен, что жизнь тебя освободит от иллюзий либерализма. Война тебе поможет в этом.
Андрей задумчиво барабанил пальцами по столу.
— Да, пожалуй, ты прав, — вздохнул он. — Прощай! Может быть, встретимся.
— Надеюсь.
Приятели крепко обнялись.
— Зайди к Григорию Ивановичу, — сказал Словцов на прощанье Андрею.
— Обязательно, — ответил Андрей и, попрощавшись, вышел.
Андрей нашел Русакова как всегда в мастерской. Увидев Фирсова, тот обтер руки о фартук и поздоровался с ним.
— На защиту отечества? — Глаза Григория Ивановича пытливо посмотрели на Андрея.