В прошлом веке…
Шрифт:
У нас три камеры. Каждая размером со стиральную машину и — как на цепи, привязана с ПТС длинным кабелем. Одну камеру нацелили на верхнюю точку сгоревшего театра. Оттуда я должен был начинать свою передачу. Две других — насколько позволял кабель — установили в живописном сквере у памятника кизиласкеру Джангильдину.
В сквере на лавочках рассадили группу студентов-стройотрядовцев. Которые должны были давать интервью, а потом сыграть и спеть под гитару.
Ну и — полез я с микрофоном на верхнюю точку погорелого театра.
Вообще
Тут ещё многое зависело от погоды. Но тогда меня окружали эти люди — операторы, техники, режиссёры, которые создавали когда-то себе телевидение, как любимую игрушку. Они все были творцы и таланты. И никто не сказал мне в ответ на мой сумасбродный план, что этого нельзя делать, что много рисков, что в любую минуту возможен срыв. А передача — в прямом эфире…
Но все кинулись — помогать!..
И прошло всё, как по маслу.
Я бодрячком проговорил своё вступление среди обломков разрушенного театра. Потом включили киноканал. И пока диктор начитывал текст, а на экране шли кинокадры о достижениях стройотрядовцев, я кубарем скатился по корявым ступенькам вниз, а потом побежал туда, в сквер, где нужно было брать интервью…
А потом было выступление самодеятельности. И это получилась лучшая страничка передачи.
Потому что в сквер заглянуло солнце. И в естественном его, контровом освещении красавица-студентка исполнила весёлую песню, в которой сочетались любовь к труду и к отдельно взятому человеку.
Я до сих пор помню эти планы — девчонка с микрофоном, с пышными волосами, которые сияющим ореолом, нимбом окружали её голову…
Ну — повезло. Солнца могло и не быть.
Помню чувство облегчения, почти счастья, когда всё благополучно, без накладок, закончилось.
В телевидении это чувство коллективное.
Прямой эфир — это жизнь, прожитая вместе с участниками передачи, вместе со зрителями в одно время. Мало чем отличается от театра.
Только те, кто делает на телевидении прямой эфир, своего зрителя не видят…
«Танец в противогазе»… Вообще-то это фильм. Документальный. Оренбургская студия телевидения в 91-м году объявила конкурс документальных фильмов на экологическую тематику. К участию в конкурсе приглашались телерадиокомпании, которые расположены в бассейне реки Урал. Уральская, Гурьевская, Актюбинская…
Естественно, рассказать нужно было о том, в каком состоянии находится Урал и его притоки.
Меня на тот момент только-только назначили главным редактором, ну и сразу и эти карты мне в руки: сделать фильм для регионального конкурса.
В те времена понятие «экология» не сильно было распространено. Страна у нас большая, засорять её можно ещё тысячу лет, никто и не заметит. Какая тут экология? Но зашевелились уже в разных местах защитники рек и лесов, журналисты. Слово «экология»
Я тоже не был экологом от рождения. Ну, раз сказали — сделать фильм, значит нужно делать.
То, что меня назначили главным редактором, не давало мне никаких преимуществ. У меня за годы пребывания в этой должности так и не выработалось основное для начальника качество: запугивать окружающих. Я стал главным редактором, но меня никто не боялся.
Поэтому машина, предназначенная мне для съёмок, всё время уезжала куда-то по более важным делам. В нужный момент не находилось оператора. И запись уже готового материала тоже делалась задней ногой: был день зарплаты, все торопились быстрее получить денежку.
Но фильму было суждено стать призёром. Поэтому многие препятствия даже шли ему на пользу.
Один из ключевых кадров — полудохлую рыбку на берегу Актюбинского водохранилища нам удалось снять потому, что накануне в машине нам было отказано. Поехали на следующий день — и нас, вяло двигая хвостом, ждала у берега та самая рыбка. Её не было в сценарии. А, если бы и была, то нужно было бы потратить уйму времени, чтобы всё это найти, подкараулить. Инсценировать, в конце концов.
Обычно для съёмок конкурсных программ за группой закреплялся отдельный оператор. Как правило — лучший.
В съёмках нашего экологического триллера приняли участие практически все операторы. Я просил, к примеру, Серика Айжанова, который ехал на съёмки на Актюбинский химзавод, снять для меня несколько планов. Говорил, каких — и всё. Серик привозил сюжет. Саша Семиков снял кадры Алгинского химзавода. Толочков — брейк-данс. Саша Карачун — эротическую сцену в реке Илек.
Когда не было оператора, брал в руки камеру я сам…
Фильму было суждено стать призёром, поэтому, спустя годы, мне стало казаться, что он сам себя снимал…
Виолетта Костыряченко… Одна из самых красивых девушек нашего комитета… Я предложил ей сняться в эпизоде. В очень открытом, откровенном купальнике. Естественно, в речке. Потому что река Илек была нашей главной героиней.
Виолетта весело согласилась.
Купальник и действительно, по тем временам, был достаточно призывным. Виолетте нужно было в нём бегать по мелководью, она бегала, тряпочки тонкой ткани готовы были вот-вот соскользнуть.
Саша Карачун, насколько это было возможно, старался сохранять спокойствие, камера хладнокровно фиксировала кадры с нашей восторженной Эммануэль.
Хорошее кино, в том числе и документальное, должно, по возможности, воздействовать на глаза, мозги и уши. Все это будто бы знают, но мало кто воплощает реально в свои творения. Хороший текст — это, действительно, важно. Но, если видеоряд слабый, это уже не кино.
Как часто на телестудиях редакторы, авторы фильмов прописывают в сценариях необходимую музыку? Звуки? Шум?