В пустыне волн и небес
Шрифт:
В Ханое, где мы сели, я посмотрел движение тайфуна по карте: оказалось, что мы залетели в самый его центр.
После Ханоя мы полетели над горами Лаоса и уже в сумерках достигли реки Меконг Здесь, согласно моей военной карте, должен был находиться город Вьентьян. Я сделал круг-другой, но города не увидел. Плохо дело: темнеет, а садиться негде. Еще раз посмотрел карту: там Вьентьян был, а на местности — нет. Тут я вспомнил, что у нас есть еще одна карта. Утром за завтраком я просматривал один французский журнал и наткнулся на карту Индокитая. А испытывая непреодолимую тягу к картам вообще, попросил разрешения вырвать ее. Мне разрешили-. Теперь; взглянув на нее, я сразу понял, в чем дело. На моей карте точка, обозначавшая Вьентьян, ошибочно стояла не с той стороны Названия города, которое при данном масштабе растянулось на 45 миль: Я дал полный газ и полетел на запад, то есть к началу названия. Тут все было в порядке,
Из Вьентьяна мы через северный Сиам долетели до Бирмы, сделали остановку в Моулмейне и отправились дальше на Рангун. Здесь мы оказались на линии регулярного воздушного сообщения между Австралией и Европой — словно выехали на благоустроенную трассу после блуждания по диким проселкам. Хотя и тут нас подстерегали неожиданности. Вдоль побережья Бирмы я летел очень низко — из любопытства, и нас едва не сбил какой-то мальчишка — он запустил в «Пусс Мот» деревяшкой.
Над Индией летели высоко и так безмятежно, что я читал книгу. Впереди лежали страны, пролет над которыми нам не был разрешен. Персидское посольство в Индии отказало мне во въезде, потому что вовремя моего предыдущего визита в их страну, в 1930 году, у меня в паспорте сделали какую-то особую отметку. Это препятствие было преодолено весьма оригинальным способом — мне выдали индийский паспорт. Но когда мы прилетели в персидский город Бушир, «Пусс Мот» арестовали и приставили к ней вооруженных солдат. Мы не могли понять, в чем дело, но потом узнали, что меня приняли за известного мятежника Лоренса Аравийского, отрастившего бороду. В мои преступные планы входило якобы намерение пробраться в глубь страны и устроить революцию. Правда, Лоренса Аравийского в то время считали уже мертвым, но бдительные власти решили, по-видимому, что именно я специально распустил слухи о его, то есть своей, смерти. В Бушире стояла немыслимая жара. Особенно страдал от нее Фрэнк. Нас держали в помещении, где постоянно толклись арабы; по-английски они, естественно, не говорили. Так продолжалось пять дней, пока из Тегерана не пришел приказ: отпустить. Когда мы шли к аэроплану, я посмотрел на свои часы, а потом неловко опустил их мимо кармана — они упали на землю и разбились. Я считал, что это плохой знак, и хотел отложить вылет до следующего утра. К тому же было уже поздно — половина второго, а до Багдада лететь 500 миль. Но Фрэнк запротестовал: «Давай во что бы то ни стало уберемся из этой чертовой дыры». Это «во что бы то ни стало» едва не стоило нам жизни. Мы взлетели и направились к северному побережью Персидского залива, ввинчиваясь во встречный ветер, который дул ровно и устойчиво со скоростью 20 миль в час. Я надеялся, что к вечеру ветер стихнет, но время шло, мы были еще на полпути между Басрой и Багдадом, а он все дул и дул с прежней силой. Так прошло 5 часов, и я сказал Фрэнку:
— Если ветер не стихнет, нам до Багдада бензина не хватит. Не приземлиться ли где-нибудь на ночь?
— О нет, — снова возразил он, — давай как-нибудь дожмем до Багдада.
Спустилась ночь, стало темно, приборов не видно. Я повесил на шею фонарик и время от времени светил им на компас, на указатели скорости и оборотов. Стрелка указателя горючего уже стояла на нуле, и я непрестанно всматривался в темную землю внизу, чтобы, если мотор заглохнет, постараться как-то найти подходящее для посадки место. Точно определить, что нас ждет внизу, я не мог: слишком темно, но удивительно, как уместно в таких случаях подсказывает опыт.
До Багдада мы все-таки долетели, и я увидел посадочную полосу, хотя она и не была освещена. Ждать, пока зажгут огни, я не стал — мотор мог заглохнуть в любую секунду. Я даже круг не сделал, сразу пошел на посадку и сел. «Пусс Мот» мягко остановилась, и я сказал Фрэнку:
— Возьми фонарик и иди к ангару впереди самолета, чтобы мне не наехать на что-нибудь в темноте.
Фрэнк стал вылезать из кабины, и я еще предупредил его о пропеллере. Дверца кабины открывалась наружу и в открытом положении подходила к стойке между фюзеляжем и крылом. Выходя из кабины, надо было осторожно обходить дверцу, прижимаясь к ней, чтобы не попасть под пропеллер. Это несложно, когда светло. Фрэнк обошел дверцу и шагнул прямо в круг от вращения пропеллера. Раздался отвратительный звук, и я увидел, как Фрэнка отбросило вправо. «Все, убит», — подумал я с отчаянием. Подскочил к нему, он сидел на земле, держась за руку: левое предплечье было почти перерублено, виднелись кончики костей. Вскоре подъехала машина, и Фрэнка увезли в больницу.
Наутро я первым делом отправился к нему. Настроение было прескверное: хотя рана Фрэнка оказалась несмертельной, удар он получил страшный — две лопасти пропеллера сломались. От такого шока Фрэнк мог и не оправиться, ведь он далеко не молод. Но, когда я подошел к его кровати, он сразу же спросил:
— Где пропеллер? Смотри, не выбрасывай его — я хочу взять его себе на память.
Вот это мужчина!
Фрэнк поправлялся тяжело. Мешала жара; температура 95 градусов по Фаренгейту считалась в Багдаде прохладной. Через местное отделение британских ВВС мы получили металлический пропеллер. Он не совсем подходил к мотору «Джипси», но нам удалось его приладить.
Из Багдада мы полетели в Каир, Полет продолжался 6 часов с четвертью. По пути мы остановились в пустыне — в оазисе — и перекусили. Фрэнк провел несколько дней в каирской больнице, но рука заживала плохо по-прежнему его мучила сильная жара. В конце концов мы решили совершить быстрый воздушный бросок домой. Так и сделали: за 29 с половиной часов долетели из Каира до Бруклендза [11] с восемью посадками.
Со временем Фрэнк поправился полностью и вернулся в свое скотоводческое поместье в Таутане, не забыв прихватить злополучный пропеллер. Я думаю, что жизнь ему спас серебряный портсигар, который он всегда носил в нагрудном кармане. Вероятно, первый скользящий удар лопасти пропеллера пришелся как раз по портсигару и остановил Фрэнка. Не случись этого, второй удар разрубил бы ему плечо.
11
Бруклендз — с 1907 по 1939 год крупнейший автодром Великобритании, находится в графстве Суррей
Глава двадцать третья
ШЕЙЛА И ВОЙНА
В Англии я первым делом отправился в Девон — навестить своих родных. Отец оставил службу и жил в Южном Девоне. Потом я погостил у своих кузин в Северном Девоне — как всегда, мне было очень хорошо с ними. От кузин я узнал об ожидавшемся приезде в Северный Девон одной танцовщицы по имени Шейла Крейвен. Меня особенно заинтересовал необычный способ ее передвижения: свою машину она погрузила в поезд и приехала к нам не за рулем, а по железной дороге. На мой вопрос, почему она так сделала, Шейла ответила, что накануне устала от выступления, а в Девоншир ей хотелось появиться свеженькой.
Щейла любила комфорт и вообще показалась мне девушкой томной и изнеженной. Я хорошо представлял, как ее сопровождает чернокожий мальчик-слуга и носит за ней подушки, шаль и зонтик от солнца. Временем она распоряжалась легко и свободно, всегда с интересом слушала других и нередко высказывала оригинальные суждения. Я немало удивился, когда узнал, что эта томная особа только что вернулась из Индии и Абиссинии, где она путешествовала в одиночку. Ей скорее подходило побывать там в качестве личной гостьи вице-короля Индии или британского посланника в Аддис-Абебе.
Шейла сказала мне, что всегда хотела изучать дальние страны, но я тогда несерьезно отнесся к этим ее словам. Скажи мне кто-нибудь, что придет время и мы с ней вдвоем поплывем на яхте через Атлантику, а потом еще раз сделаем это, но уже втроем, с нашим сыном, я посмеялся бы над такой шуткой. Но как бы то ни было, а кончилось тем, что я в нее влюбился, мы поженились и отправились на пароходе в Новую Зеландию. Шейла вспоминает, как я вскочил к ней в лондонский поезд и выпалил: «У меня есть сто фунтов наличными, четырнадцать тысяч фунтов невыплаченного кредита и еще есть деревья — выходи за меня замуж».
Из этой нашей поездки в Новую Зеландию в 1937 году ничего, в общем, хорошего не получилось. Обосновались мы в пригороде, со многими бытовыми мелочами нашей жизни Шейла не могла примириться. Ее, например, раздражало, что молоко не приносили в дом, а оставляли на дороге у калитки, что надо было делать кое-что по дому, что в лучшем отеле Новой Зеландии нельзя пообедать позже 6.30 вечера.
Я пытался доказать Шейле, что Новая Зеландия подает всему миру пример социальных новшеств и идет впереди всех в таких вопросах, как, например, избирательные права женщин и забота о младенцах, национальная служба здравоохранения и государственное страхование. Я говорил ей, что если бы управлял Британией или Америкой, то непременно послал бы в Новую Зеландию внимательного наблюдателя, потому что именно здесь закладываются сейчас основы будущего мирового развития, тогда как в других передовых странах эти тенденции проявляются не столь отчетливо. Но мои доводы мало действовали на Шейлу — ей претила та жизнь, которую нам приходилось вести в Новой Зеландии. Помимо всего, я сам был в довольно трудном положении — доход от моего бизнеса не мог обеспечить нас в полной мере. Не могли мы не думать и о назревавшей войне с Германией в Европе, и о том, что мне придется принять в ней участие. В конце концов решили возвращаться в Англию. Я договорился с Джеффри, что он продолжит наш бизнес, и заказал места на «Кристиан Хьюгенс», который шел в Англию через голландскую Ист-Индию.