В пути
Шрифт:
— Барыня!.. Да как же это? — пролепетал он.
— Я передумала, ты со мной не поедешь, — продолжала она. — Я хочу, чтобы ты вернулся в Россию. Вот тебе деньги на дорогу. И отдай мне свою шапку и пальто.
Старый слуга растерянно протянул ей пальто и шапку, повинуясь, как всегда, беспрекословно: он привык к внезапным прихотям, капризам и упрямству своих господ. Ушел он со слезами на глазах.
Поезд тронулся; граница приближалась.
Тут графиня Мария сказала своему спутнику:
—
Незнакомец молча поклонился.
Вскоре поезд снова остановился, и по вагонам пошли чиновники в вицмундирах. Графиня протянула им свои бумаги и, указывая на человека, сидевшего в углу купе, сказала:
— Это мой слуга Иван; вот его паспорт.
Поезд тронулся.
Всю ночь они провели наедине, и ни один из них не нарушил молчания.
Когда настало утро и поезд остановился в каком-то немецком городке, незнакомец направился было к выходу, но задержался в дверях.
— Сударыня! Простите, что я не сдержал свое слово, — сказал он, — но я лишил вас слуги и обязан его заменить. Не нужно ли вам чего-нибудь?
Она холодно проговорила:
— Позовите мою горничную.
Он позвал горничную и исчез.
Но всякий раз, когда графиня выходила на перрон, она видела, что незнакомец издали провожает ее глазами.
Наконец они прибыли в Ментону.
II
Помолчав с минуту, доктор продолжал свой рассказ.
— Я принимал пациентов у себя на дому, и вот однажды ко мне явился высокий молодой человек и сказал:
— Доктор! Я пришел спросить вас о здоровье графини Марии Барановой. С ней самой я не знаком, но я друг ее мужа.
Я ответил:
— Она безнадежна. В Россию она уже не вернется.
Молодой человек зарыдал, поднялся и, шатаясь, как пьяный, вышел.
В тот же вечер я сказал графине, что какой-то иностранец приходил ко мне и спрашивал, как ее здоровье. По-видимому, это взволновало ее, и тут-то я и услышал от нее историю, которую только что рассказал вам.
— Этот человек, — закончила она свою повесть, — с которым я так и не познакомилась, ходит теперь за мной, как тень; я встречаю его всякий раз, когда выхожу из дому; он очень странно смотрит на меня, но ни разу со мной не заговорил.
Графиня задумалась.
— Знаете, — прибавила она, — я готова биться об заклад, что он и сейчас стоит у меня под окнами.
Она поднялась с кушетки, отвернула занавеску, и я действительно увидал того человека, который заходил ко мне: он сидел на скамейке в сквере и глядел на окна гостиницы. Заметив нас,
Итак, на моих глазах происходило нечто поразительное и трагичное: я наблюдал безмолвную любовь мужчины и женщины, которые даже не были знакомы друг с другом.
Он любил ее, как любит человека спасенное им животное, которое сохраняет благодарность и преданность на всю жизнь. Понимая, что я обо всем догадался, он приходил ко мне каждый день и спрашивал: «Как она себя чувствует?». И горько плакал, видя, что она слабеет и бледнеет с каждым днем.
— Я разговаривала с этим странным человеком раз в жизни, а мне кажется, что я знаю его двадцать лет, — сказала она мне.
При встречах с ним она отвечала на его поклон печальной и ласковой улыбкой. Я чувствовал, что эта женщина, всеми покинутая и знавшая, что дни ее сочтены, счастлива, я чувствовал, что она счастлива от сознания, что она так горячо любима — такой почтительной, такой неизменной любовью, такой возвышенной и поэтичной, и видит такую безграничную преданность. И все же она упорно цеплялась за свою сумасбродную, навязчивую мысль и категорически отказывалась принять этого человека, узнать, как его зовут, поговорить с ним.
— Нет, нет, — говорила она, — это испортит нашу необычную дружбу. Мы должны оставаться чужими друг другу.
Ну, а он, разумеется, тоже был в своем роде Дон Кихотом: ведь он шагу не сделал для того, чтобы сблизиться с ней. Он хотел свято выполнить нелепое обещание, которое он дал ей в поезде, и никогда не заговаривал с ней.
В долгие часы, когда ее одолевали приступы болезни, она нередко вставала с кушетки, приподнимала гардину и смотрела, тут ли он, стоит ли он под окном. И при виде его, — он всегда неподвижно сидел на скамейке, — на лице у нее появлялась улыбка, и она снова ложилась.
Умерла она около десяти часов утра. Когда я выходил из гостиницы, он подошел ко мне с искаженным лицом: он уже знал о случившемся.
— Я хотел бы хоть на секунду увидеть ее в вашем присутствии, — сказал он.
Я взял его под руку, и мы вошли в гостиницу.
Подойдя к смертному одру графини Марии, он схватил ее руку, надолго прильнул к ней устами и, как безумный, выбежал из комнаты.
Доктор опять помолчал.
— Это, конечно, самая странная встреча на железной дороге из всех, о которых мне известно. Очевидно, есть еще на свете такие вот смешные безумцы, — закончил он свою повесть.
— Они вовсе не такие уж сумасшедшие, как вы думаете... — прошептала одна женщина. — Они были... Они были...
Она умолкла: слезы душили ее. Спутники, чтобы успокоить ее, переменили тему разговора, и никто так и не узнал, что она хотела сказать.