В пьянящей тишине
Шрифт:
— Вы что, сошли с ума? Вы отдаёте себе отчёт в своих действиях? Вы саботируете выполнение международных договорённостей! Как вас зовут?
Человек взглянул на капитана:
— Кого?
— Вас! Я с вами разговариваю! Как ваше имя?
— Батис. Батис Кафф.
Капитан произнёс, чеканя каждое слово:
— Я в последний раз спрашиваю вас, техник морской сигнализации Кафф: где метеоролог?
Человек отвёл взгляд в сторону и после некоторой запинки сказал:
— На ваш вопрос невозможно ответить.
— Он сумасшедший, решительно сумасшедший. — Капитан встал и принялся ходить по комнате
— Мне знакомо это произведение доктора Фрейзера, хотя окончательного мнения так и не сложилось. Не знаю, как оценить «Золотую ветвь»: как чудо человеческого гения или как великолепную пустышку.
— Эта книга не моя, и я не читал её.
Какая странная логика. Он произнёс это так, словно между этими двумя фактами непременно должна была существовать связь. Как бы то ни было, за высказыванием больше ничего не последовало. Мне не удалось разговорить его. Он смотрел на меня с видом сонного приведения, и даже его руки, лежавшие на коленях, не сдвинулись с места.
— Оставьте его в покое! — вмешался капитан, потеряв к нему всякий интерес. — Этот субъект не читал даже устава своей службы. Он мне действует на нервы.
Нам не оставалось ничего другого, как вернуться в дом метеоролога. На полпути капитан вдруг остановился и взял меня за рукав:
— Ближайшая к острову земля — это остров Буве, на который претендуют норвеги; он находится в шестистах морских милях к юго-западу отсюда. — Он помолчал, на мгновение задумавшись, потом продолжил: — Вы уверены, что хотите здесь остаться? Мне это место не нравится. Клочок земли, затерянный в океане, куда редко заходят корабли, — на той же широте, что пустыни Патагонии. Я смогу доказать любой административной комиссии, что ваше место службы не располагало даже минимальными условиями для жизни. Никто вас ни в чём не будет обвинять. Даю вам честное слово.
Мне следовало уехать? Принимая во внимание всё увиденное, — наверное, да. Но в подобных случаях человек порой следует доводам, скрытым от других людей. В тот момент мне не хотелось выглядеть смешным: не для того же я пересёк полмира, чтобы, едва добравшись до цели своего путешествия, отправиться назад.
— Дом метеоролога вполне пригоден для жизни, провизии у меня на целый год, и я не вижу препятствий для выполнения своей работы. Что же до всего остального, то, скорее всего, мой предшественник погиб в результате какого-нибудь несчастного случая. А может быть, покончил с собой, кто знает. Не думаю, что человек, которого мы видели, имеет к этому какое-то отношение. Мне кажется, он представляет опасность лишь для себя самого. Его разум помутился от одиночества, а кроме того, он наверняка боится, что мы обвиним его в исчезновении моего предшественника. Его поведение объяснимо.
Я произнёс эти слова и сам поразился тому, как блестяще мне удалось связать все концы. Однако при этом я не упомянул о двух вещах: о моих чувствах и предчувствиях. Капитан смотрел на меня глазами змеи, которая гипнотизирует свою жертву. Он слегка покачивался, переступая с ноги на ногу, заложив руки за спину.
— Не волнуйтесь за
— Вас привело сюда отчаяние, в этом нет сомнения, — заключил он.
Я с минуту поколебался и ответил ему:
— Кто знает.
На что он сказал:
— Разумеется, вам кто-то причинил боль, и потому вы здесь.
Он развёл руками, как фокусник, демонстрирующий публике, что они пусты; это был жест игрока, который отказывается продолжать партию. Он как бы говорил мне: я сделал всё, что мог.
Мы вернулись в бухту. Восемь моряков с нетерпением ждали приказа вернуться на корабль. Они кожей чувствовали неладное и нервничали без всякой видимой причины. Сенегалец Соу ободряюще похлопал меня по плечу. У него была огромная лысина и необычайной белизны борода. Он подмигнул мне и сказал:
— Не обращай внимания на этих ребят. Они на корабле недавно, а раньше жили на равнинах Шотландии. Кактус Юкатана знает больше морских историй и легенд, чем они. Посмотри, они даже не белые люди, у них красные лица. Всем давно известно, что эта раса живёт, подчиняясь суевериям таверн. Ешь с аппетитом, работай не покладая рук, смотри почаще в зеркало, чтобы не забыть своё лицо, говори вслух сам с собой, чтобы не потерять дар речи, и занимай голову простыми задачами. И всё будет хорошо. В самом деле, что такое один год жизни в сравнении с бесконечным терпением Господа?
Потом они сели в шлюпки и взялись за вёсла. В их взглядах, обращённых на меня, смешалось сострадание и изумление. Они смотрели на меня, как дети, которые впервые в жизни видят страуса, или как мирные граждане, взирающие на повозки с ранеными солдатами. Корабль удалялся со скоростью телеги. Я смотрел на него не отрываясь, пока он не превратился в точку на горизонте. С его исчезновением пришло ощущение невосполнимой потери. Я почувствовал, как некое подобие железного кольца сжимает мой череп. Было ли это знаком мирской печали, нетерпения, какое испытывают приговорённые к смерти, или обыкновенного страха, я так и не понял.
Ещё некоторое время я постоял на берегу. Бухту, в форме чётко очерченного полумесяца, справа и слева окружали камни вулканического происхождения. У них были острые грани и верхушки, тут и там виднелись дыры, как в зрелом сыре, они казались значительно тяжелее и массивнее, чем были на самом деле. Песок напоминал золу, которая остаётся после курения благовоний, — он был серый и плотный. Маленькие круглые дырочки в нём указывали, где спрятались рачки. Ударяясь о камни, волны бессильно выплёскивались на берег; тонкая плёнка белой пены отмечала границу между морем и землёй. Отливы оставили в песке несколько дюжин отполированных кусков дерева. Были среди них и корни давно умерших деревьев. Морские волны обработали древесину с тщательностью скульптора, сотворив произведения, поражавшие странной красотой. Небо тут и там было окрашено грустными тонами чернёного серебра, местами даже темнее — цвета почерневших старых доспехов. Солнце напоминало маленький апельсин, подвешенный среди вечных облаков, которые нехотя пропускали его лучи. В этих широтах ему не суждено было оказаться в зените. Впрочем, нарисованной мной картине не следует верить. Такой её увидел я. Пейзаж, который видит перед собой человек, обычно является отражением мира, который скрывается в его душе.