В пылающем небе

Молодчий Александр Игнатьевич

Прошло около часа. Положение наше неважное. В самолете повреждены бензиновые баки, пары бензина лезут в глаза. Дышим через кислородные маски, хотя и летим на малой высоте.

Вскоре я замечаю что-то странное в поведении штурмана Чуваева. Он стал допускать ошибки: дал два совершенно разных курса. А когда я спросил: «Какому же верить, по какому курсу лететь?», — штурман беззаботно ответил:

— Все равно…

Виктор Чуваев был грамотным, культурным офицером, прекрасным специалистом: его никто никогда не подозревал в пьянстве, и вдруг…

— Ты что, выпил в полете? — строго спрашиваю его.

— Да

нет, что вы, — отвечает с обидой.

Подходим к аэродрому. Надо садиться. Я снимаю кислородную маску — чтобы не мешала, и через некоторое время слышу голос Чуваева:

— Командир, мы неправильно заходим на посадку —

против старта.

Правый летчик тоже показывает, что неправильно заходим. С земли дают красные ракеты — запрет. Что за чертовщина? Ничего не понимаю. Штурман настойчиво требует:

— Наденьте маску! Кислородную маску наденьте!

Надеваю. Вижу: действительно идем на посадку с обратной стороны. Захожу снова, не снимая кислородной маски, сажаю самолет. И только тогда догадываюсь, что причиной нашего опьянения (штурмана и моего) были пары бензина. Чуваев это сообразил еще в полете. Ошибочный курс он давал, когда снимал маску, а когда надевал ее — сам же исправлял свою ошибку. При заходе на посадку то же произошло и со мной. Вот какие курьезы бывают. После полета нас тошнило, сильно болели головы.

— Хоть опохмеляйся, — шутил Чуваев.

* * *

Во время войны наш полк базировался на различных стационарных и полевых аэродромах Подмосковья, Смоленска, Воронежа, Ленинграда. И вот теперь мы на Украине, на родной мне Украине. Командовал дивизией бывший командир нашего полка генерал Балашов. Меня назначили летчиком-инспектором по технике пилотирования. В мои обязанности входил контроль за подготовкой к боевым полетам летчиков. Вступая в новую должность, я попросил, чтобы при мне оставили прежний экипаж и самолет, на котором летал раньше. Командование удовлетворило просьбу, и я со своими друзьями до конца войны совершил еще более пятидесяти боевых вылетов.

Наша советская авиация завоевала полное господство в воздухе.

На многих участках советские войска перешли государственную границу, открыли пути к южным районам Польши, Румынии, Болгарии, а на севере, разгромив крупную группировку вражеских войск в Карелии, вступили на территорию Финляндии. Освобожден Вильнюс. Войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского устремились к границам Восточной Пруссии.

Мы перебазировались в Барановичи.

Тихой августовской ночью летим на Тильзит. Линию фронта проходим благополучно. Только в двух-трех местах рванулись было из темноты узкие лучи прожекторов, заметались по небу, отыскивая нас; заискрились разноцветные россыпи трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов — немцы, очевидно, стреляли наугад; и все прекратилось. Фашисты нервничали.

Мой экипаж идет в конце боевого порядка одного из полков дивизии. Помимо бомбардирования заданной цели нам надо проконтролировать результаты поражения объектов полками нашей дивизии.

Впереди показываются красные языки пожаров. Гитлеровцы не успели их погасить после вчерашнего налета советских бомбардировщиков.

Тильзит горел.

Сбрасываем бомбы на цель и начинаем ходить невдалеке вокруг города, наблюдая, как бомбят другие. Вдруг замечаем в воздухе истребителей. Они пытаются подойти к нашим бомбардировщикам и нанести внезапный удар. Но советские летчики предупреждают маневр гитлеровцев и успевают открыть огонь раньше, чем истребители.

Все же фашистам удается поджечь один наш самолет. Он как-то сразу воспламеняется, но продолжает полет, видно, что летчик изо всех сил борется за спасение машины и экипажа; пытается сбить пламя, уйти дальше от опасного места. Но тщетно. Бомбардировщик, словно огненный клубок, падает на землю. Кто же это? Но узнать, чей самолет, кто его пилотировал до последней минуты, пока невозможно. Все стало известно, когда мы вернулись на базу — домой не прилетел экипаж капитана Робуля. Погиб Володя. Милый, прекрасный весельчак, хороший товарищ, замечательный летчик. Участник многих бомбовых налетов. И штурман его, Саша Бикмурзин, тоже погиб. И радист Володя Огаров. И воздушный стрелок Алеша Хлуднев.

…Но в конце года в полку неожиданно появился заросший, оборванный человек.

— Что вам надо, гражданин? — спросил его часовой у контрольного входа.

— Доложите командиру, капитан Робуль прибыл.

Часовой с подозрением оглядел незнакомца, но все же позвонил оперативному дежурному…

Что потом было, трудно рассказать! Никто не мог поверить, что перед нами Володя Робуль. Он рассказал, что с ним случилось:

«— Мы уже отходили от цели, когда на нас налетел «мессер».

— Истреби… — только и услышал я в наушниках голос, кажется, Хлуднева и сразу же почувствовал, как самолет бросило в сторону. Одновременно прогремели наши пулеметы.

— Стрелок! — зову. — Радист!

Наушники молчали. Посмотрел в штурманскую кабину. Вижу: Саша Бикмурзин как-то неестественно медленно поднимается, смотрит на меня, видимо, хочет что-то сказать и вдруг падает на пол…

Самолет горит. Пламя уже охватило мою кабину.

— Всем покинуть машину! — кричу.

Молчание. Неужели убиты ребята? — пронеслась в голове страшная догадка. Пламя лижет сидение, подбирается к моему лицу, стало припекать колени. Чувствую, что не могу удержать штурвал. Потом, очевидно, взорвались бензобаки, и меня выбросило из кабины взрывной волной. С трудом потянул кольцо парашюта… Приземлился во дворе какого-то особняка. Из последних сил выбрался в поле, но обожженное тело уже не слушалось меня, и я потерял сознание. Очнулся, чувствую: кто-то льет на меня воду. Открыл глаза — немцы. Нашли-таки, гады».

Так началась жизнь Робуля в фашистском плену. Полгода находился он в адских, нечеловеческих условиях. Как только немного утихла боль от ожогов — пытался бежать. Его поймали. Снова лагерь. И снова побег. На этот раз удачный. Бедняга еле держался на ногах, стал совершенно неузнаваем. И только глаза — красивые, черные, всегда улыбчивые — остались прежними.

* * *

Война закончилась для меня так же неожиданно, как и началась. 8 мая экипаж, как обычно, готовился к боевому вылету. До взлета оставалось минут пятнадцать. Вдруг слышу: