В рабстве у бога
Шрифт:
Все у нас с фламатером складывалось невпопад. В первые дни пребывания в скале меня, например, по ночам донимала гробовая тишина. Когда стихали дневные шумы, гас свет, отсек немел - в комнатах скапливалось столько безмолвия, что становилось не по себе. Душа просила хотя бы намека на звук. Я не мог заснуть - ни тиканья часов, ни скрипа дверей, ни мелодичного падения капель в ванной. Внешние шумы тоже не долетали до меня, Мыши, которых здесь и в помине не было, вели себя тихо-тихо. Не помогало и включение музыкальных записей - в подобной акустической могиле и музыка звучала по-другому. Словно робея... Форте скорее напоминало нервные всхлипы, старалось обернуться пьяно, притаиться, отвести глаза... Уже через несколько дней я поймал себя на том, что меня начали донимать звуковые галлюцинации. Пришлось всерьез заняться организацией звукового подпора. С этой целью мне пришлось долго втолковывать начальнику вооружений, что я не могу заснуть, не слыша шума дождя, шелеста
Что-то неладное творилось и с картиной, повешенной в спальне. В полутьме - готов поклясться!
– она оживала. Колебалось и чадило пламя свечи, осмысливался взгляд женщины, раскинувшей на столе грудь. В её зрачках отражалось помаргивание огня, рождалось что-то трепетное, манящее. Усилием воли я отводил глаза, а когда ненароком вновь кидал взор в ту сторону, то вновь встречал плоскую, потемневшую от времени, покрытую масляными красками плоскость.
Должен заметить, что оболочка-жилище была организована идеально. Даже слишком... Всякие повреждения, недоделки, неисправности устранялись сами собой. Я специально оставлял недокрученным водопроводный кран - спустя несколько минут он доворачивался самостоятельно. Стоило отойти от окна, оно гасло. Стулья, разбросанные по комнате, сами собой, семеня ножками, неизменно занимали то положение, какое было закреплено у них в памяти. Дверцы встроенных шкафов неизменно закрывались, также задвигались ящики письменного стола. С точки зрения мебели и кухонной утвари я представлял некую флуктуацию, без конца нарушающую раз и навсегда установленный порядок. Зрелище было жуткое - я с содроганьем вспоминаю, как боролся со своею постелью. Сколько бы я ни пытался заправить её по-своему, спустя некоторое время по простыням, одеялу, заправленному в пододеяльник, покрывалу, свежайшей чистоты наволочкам пробегала дрожь. Постельные принадлежности словно оживали, по ним пробегали волны, они шевелились. Грудь колесом вздымались подушки, совершенной плоскостью растягивалось покрывало, под ним с той же тщательностью укладывались одеяло и простыни. Линии и углы спрямлялись, комки подушек раздувались пузырями. Впечатление было такое, будто в мою кровать разом проникло полтыщи тараканов или механических клопов, совершающих свою обычную гигиеническую работу. Каково мне было ложиться в постель, в недрах которой обитало такое количество незримых насекомых!
По ночам я не мог заснуть. Лежал и слушал тишину... За окном шумел летний частый дождь... Я впадал в отчаяние - уже октябрь, зима на дворе, снег навалил, а меня потчуют стуком капель по траве, по крыше, по дорожкам в саду. И на вторую ночь все тот же шум дождя. И на третью... Я лежал и смотрел в потолок. Тогда-то меня стали посещать неясные образы. Что это было - не могу сказать. Не могу определить, во что я тыкался ясновидящим взглядом. Иногда проникал во внутрь - тогда мерещилось что-то волнующее, древнее, геологическое. Было оно переливчато-цветастое, тихий бред, взвесь радужных пятен, среди которых являлись странные ящероподобные лики, бугристая, бородавчатая кожа, зубчатые гребни вдоль спин, пятипалые руки, причем, первые пальцы превратились в толстые, заостренные шипы. Следом являлись другие звероподобные монстры... Сначала я ставил мысленный экран, и набег видений прекращался, потом вновь снимал защиту и вновь погружался в чьи-то сновидения.
В чьи-то?
Ясно, в чьи! Теперь я спокойней начал относиться к тревожащим душу набегам, однако уловить пусть даже и бредовый смысл видений мне не было дано. Но почему? Я постоянно задавался этим вопросом. Неужели за шесть с половиной миллионов лет ил хотя бы за это последнее миллионолетие фламатер нисколько не очеловечился? Ведь он хранил в памяти - значит, и в душе гигантский объем сведений о расе homo sapiens, и плоть его во многом состояла из рожденных на Земле материалов. Неужели фламу, если даже в его теле и не было примет привычной для нас цивилизации технического типа, не приходилось заменять пробитые люки, сгнившие или изъеденные мышами кабели, какие-то другие немыслимые для нас детали? Вещество, рожденное нашей планетой, в любом случае проникало в его плоть. Это важно - выходит, в какой-то мере мы были одной крови. Более того, по мнению Змея Огненного Волка - в этом его поддерживала Каллиопа - каждая молекула в какой-то мере пропитана разумом, обладает эмоциональным рядом. Каждый атом хранил в себе - и сознавал!
– историю своей жизни, даже момент рождения. Материальное было насквозь пропитано духовным, только надо суметь разглядеть его, научиться вести беседу с каждой частицей, каждой клеточкой, молекулярной цепочкой. С каждым предметом, из которых состояла вернослужащая мебель в моем жилом отсеке. Я часто спорил с Каллиопой на эту тему, верил ей и не верил. Естественнонаучный взгляд на подобные домыслы сводил их к бреду, нарочитому оригинальничанью или спекуляции. Но чем натурфилософский взгляд на бегающие мимо меня стулья мог мне помочь? Я не отвергал логику, принципы Бекона, однако с точки зрения последовательного естествоиспытателя душа понятие несуществующее. Ее наличие ничем не доказано, но стоит исключить эту эфемерную субстанцию из человеческой культуры, что останется? То-то и оно, что ни-че-го!
Последние контрольные испытания ковчега были закончены в середине ноября. По мнению синклита я в достаточной мере овладел искусством управления скафандром, слился с оболочкой, нашел с ней общий язык. Капитан сообщил, что, к их удивлению, я на пару недель опередил график, так что заслужил право на заслуженный отдых. Им понятно мое стремление навестить раненого друга, тем более, что до поправки ещё далеко.
Фраза была корява и в устах ди неожиданна. Я хмыкнул - подобную сентиментальность от ди трудно было ожидать.
– Как вы узнали о его самочувствии?
– Случайно, - ответил капитан, потом поправился.
– Повезло... Перед отлетом желательно согласовать дальнейшие этапы нашей совместной работы. Итак, пункт первый:
установление прямого контакта и обследование спрятанной на Луне приводной станции;
проверка её готовности выйти на окололунную орбиту и включить специальный маяк. Только с его помощью фламатер может стартовать с Земли;
проверка систем стартового комплекса, расположенного на спутнике Сатурна Титане;
подготовка его к работе.
Я помолчал, подумал, потом сделал замечание.
– График слишком расплывчат, здесь возникает куда больше вопросов, чем ответов. Хотя бы каковы границы по времени?
– Первый этап около месяца. Второй столько же. Уход в серое лимбо по мере готовности.
– А этот ваш уход в лимбо не сотрет Землю в порошок?
– Мы не собираемся губить Землю, - в голосе капитана послышалось легкое раздражение.
– Разве что небольшой местный катаклизм. Ну, землетрясение или извержение вулкана. В любом случае сила толчка не превысит трех-четырех баллов. Нам бы хотелось получить принципиальное согласие...
– Ага, - наконец догадался я. Вот в чем смысл разговора.
– Вы что, санкцию у меня просите?
– В некотором роде. Но не у вас...
– Хорошо, я доведу вашу просьбу до сведения сонма. Надо бы как-то детализировать намечающееся соглашение. Определить обязанности сторон.
– До этого дело ещё дойдет, - ответил капитан.
– Нам важно получить принципиальное согласие. Володя, время не терпит. У нас в запасе разве что несколько месяцев.
– Все передам, - кивнул я.
Я шел по расширенному, со сглаженными стенками туннелю - шел, облаченный в скафандр. Ковчег был заправлен энергией до отвала, психокинетическая мощь тоже в пределах нормы. Голова свежая, руки и ноги сильны, жаждут движения. Керамические подошвы чуть пружинят. Я свободно справлялся с весом своей новой оболочки. Мне бы сейчас парочку раруггов для разминки. Я бы их одетыми в металлокерамические перчатки руками. Пикнуть бы не успели.
В шлюзе подошел, похлопал койс по матовому лоснящемуся боку. Тот сразу ожил.
– Что, Серый, на побывку?..
– Так точно!
– ответил я.
– Погуляем. Какой тебе гостинец привезти?
– Уголька бы горку, - вздохнул вернослужащий, - Высококачественного. Я бы из него алмазов нажал. Крупных... Огранил бы, любовался... Тебе бы подарил.
– Ишь ты, - удивился я, - ювелир какой! Что ж, в Якутии уголька сыскать не мог? Здесь чего только нет.
– Сыскал, выжал. Поиграл, отобрали...
– Что-то у меня нет желания лезть в шахту за углем.
Койс вздохнул.
– Тогда бувай.
– И тебе того же.
Створка люка отъехала, и я шагнул в ночь. В ту же секунду включился двигатель, и я, не касаясь земли, не оставляя следов на снегу, побрел в небо. Все выше и выше карабкался по невидимым ступеням, приближаясь к звездам. Стартовал на высоте нескольких десятков метров - остановился, замер на мгновение, бросил взгляд окрест. Луна сияла истово, во весь диск, свету было достаточно, видно далеко. Вот она чуть стронулась с места, и я ощутил легкую тяжесть в теле. По мере нарастания ускорения почему-то скачками менялся масштаб под ногами. По баллистической траектории, обдаваемый излучением радаров противоракетных систем, невидимый ими - всю энергию поверхность скафандра поглощала практически полностью, а крошечный остаток отражался в противоположную сторону, - неуловимой боеголовкой я поразил один из пологих, обрывающихся к океану холмов на северном побережье Ирландии. Меловая гора расступилась передо мной, и руслом подземного ручья, минуя один живописный подземный грот за другим, я добрался до обширной светлой пещеры, вырубленной гномами в эпоху царств гоблинов. На ровном, покрытом мелкой сеточкой трещин полу в центре овального зала поблескивала гладь небольшого озерка. Журчал вытекающий из водоема ручеек. Тут же в сложенном из обтесанных гранитных блоков очаге бездымно горел огонь. На граните время от времени отчетливо и кроваво проступали таинственные руны. Возле очага на дубовом ложе лежал Георгий. Был он бледен, черные волосы отросли и завивались колечками. Щеки ввалились, густая золотисто-рыжеватая щетина уже курчавилась на подбородке и скулах. Заметив меня, он слабо улыбнулся.