В разрыве облаков

Климовская Галина Ивановна

«Тимофеевку мать моя очень любила…»

Тимофеевку мать моя очень любила… На прогулках далеких, истаявших лет Хоть по несколько царственно-пышных былинок Неизменно она добавляла в букет. И теперь в летний полдень на божьем просторе, Среди трав, и кустов, и ромашек в цвету, По колено бредя в тимофеечном море, Слышу явственно материн голос: «Я тут…»

«Уж нет былого блеска на следах чернил…»

Уж

нет былого блеска на следах чернил, Успел из моды выйти стиль и почерк Чуть пожелтевших писем тех, кто уступил Напору времени – в свой срок или не очень. Друзья, знакомые лишь на один присест, Родители, подружки Роза с Маней — Все те, кто составляли золотой контекст Тогдашнего нас всех существованья. …Как спешны вести их о чем-то о своем… И как настойчивы призывы к диалогу… Они нуждаются во времени моем, Чтобы самим побыть еще немного…

«Обернувшись простым моим отчеством…»

Обернувшись простым моим отчеством, Имя мягкого в жизни отца Стережет строго честь своей дочери Вплоть до самого жизни конца. Летом знойным, порою ли зимнею, По сей день с незапамятных пор Моего возбудимого имени Оно бдительный очень эскорт. И тропинки сомнительных помыслов, И деяний лукавых большак Мне заказаны тем уже попросту, Что Ивановна я, как-никак…

«Давно под мощным натиском столетья…»

Давно под мощным натиском столетья Пришел в упадок дом – и был снесен. И лишь скамья – судьба, знать, уцелеть ей — Зовет под сень березы и времен. Какой покой и отдых щедро дарят Шумевшая за окнами листва, И одичать успевший уж кустарник, И отдохнувшая от ног трава. Но что еще меня все время манит И отвлекает от своих бремен В сей эпицентр чужих воспоминаний, В музей остановившихся времен? А вот что: этот дом, хотя и сломан, И садик – так похожи на мои… Но в том краю от моего от дома Не сохранилось даже и скамьи…

«Давнишние семейные дома…»

Давнишние семейные дома В сложнейшем меж собой переплетенье: Любови, браки, роковой роман, Уход из дома, ревности мученья… И некий юноша, в душе поэт, А по профессии простой учитель… И некто Ванда, фея в цвете лет, Его жена, и муза, и мучитель… И барышня – почти что божество, Звезда гимназии иркутской: Блестящий брак и раннее вдовство, Арест в тридцатых… за прононс нерусский… И три – с тридцатых – вдовые сестры: Манефа, Александра, Фелицата — Прибежище для тех, кто вне игры, Тепла родного вечный генератор.

««Смотри-ка, Фаля, кто приехал к нам!..»

«Смотри-ка, Фаля, кто приехал к нам! Ах, боже мой! Небесная царица! А помнишь, как в Солгон ходили к вам? За десять верст…» Все помнили сестрицы. А помнить что? Война… опять война… Аресты, похоронки, злоключенья… И все ж случалась в свой черед весна… И оттепели… И детей рожденье. И вот столетье вихрем пронеслось… Нет тех домов и судеб их продленья… Лишь я, потомок поздний, вспомню вскользь И всю их жизнь, и миг ее последний…

«Огонь развела, и задернула шторы…»

Огонь развела, и задернула шторы, И книгу потолще с собой на диван, И чаю покрепче, готовясь к отпору Давнишней тоске – ни жива, ни мертва… Но нет, не «Улисс» и не чай мне спасенье, А только заботы текущего дня Да эти вот лица, из сумрачной тени Глядящие нежно со стен на меня…

«Все меньше сходны с неким танцем…»

Все меньше сходны с неким танцем Моей зарядки упражненья, И все сужается пространство, И время сужено забвеньем. Но уж того, что не забылось, Я б ни на что не променяла… Сто раз еще бы повторилось — Все было б мало, все было б мало…

«Люблю я гористую местность…»

Люблю я гористую местность: Легли, сговорясь меж собой, Дороги далекого детства Меж ближней и дальней горой. И даже дневное светило Меж ними свершало свой круг: Над дальней горою всходило, За ближнею падало вдруг. С тех пор на любой на дороге, Лишь только всхолмится она, Душа моя радостно дрогнет, Забытым восторгом полна…

«Когда о родичах тоска…»

Когда о родичах тоска Достигнет белого каленья, Я в зеркале, сквозь боль в висках, Ищу свое отображенье. Все дело в том, что – благодать! — Не Афродита, не Венера, Анфас я – вылитая мать, А в полупрофиль – тетя Вера…

Из цикла «По любви поминки»

«Он темен был – не только мастью…»

Он темен был – не только мастью — Умом, и духом, и душой… Но, с сутью этою в контрасте, Был мил – и чаровник большой. За этим тонким обаяньем Свой ад скрывал он мастерски: Ведь всех держал на расстоянье Рывком протянутой руки. И лишь в порядке исключенья, Когда совсем не стало сил, Меж нами на одно мгновенье Он расстоянье сократил… И все же, жизни на излете, Ищу его, где свет – не тень… Как та старушка в анекдоте, Посеяв грошик в темноте…