В родном городе
Шрифт:
Она была небольшого, скорее даже маленького роста, тоненькая, с густыми, падавшими на лоб каштановыми волосами и, что прежде всего обращало на себя внимание, большими, серьезными, сейчас немного недоумевающими серыми глазами. На первый взгляд ей никак нельзя было дать больше двадцати лет, и только потом, присмотревшись, Сергей увидел первые седые волосы, а возле рта две морщинки, которых не должно было быть. Одета она была в какой-то домашний халатик, который сразу же немного испуганно запахнула, и стоптанные
– Вы ко мне? – повторила она, машинально продолжая втыкать иголку в бортик своего халата.
– К вам, – сказал Сергей. – Можно сесть?
– Пожалуйста, пожалуйста. – Она торопливо подвинула стул и привычным жестом хозяйки смахнула с него предполагаемую пыль.
Сергей сел и вынул портсигар.
– Можно?
Женщина ничего не ответила. Облокотись о спинку стула, она следила за пальцами Сергея, разминавшими папиросу. Потом тихо, точно в себя, спросила:
– Вы от Николая?
– От Николая, – сказал Сергей и отвел почему-то глаза. – Он сейчас в госпитале. В Окружном госпитале. Он не знает, что я к вам пришел.
– Что с ним? – спросила Шура.
– Пулевое ранение с переломом кости. Рука. И нерв поврежден.
– И нерв поврежден, – повторила Шура.
– Это значит, что он не может двигать пальцами, – пояснил Сергей. – Это надолго.
– Надолго, – опять повторила Шура и посмотрела на часы, висевшие на стенке. Они показывали без пяти шесть.
Кто-то легкими шагами прошел по коридору. Проходя мимо двери, крикнул:
– Шура, я сняла ваш суп!
– Одну минуточку! – Шура запахнула халатик и выбежала в кухню.
«Сейчас ввалится муж», – подумал Сергей и невольно огляделся, ища признаков его существования в этой комнате.
На гвозде висел ремень с портупеей, а в углу, возле печки, стояли брезентовые, очевидно сшитые из плащ-палатки, сапоги. Фотографий ни Николая, ни кого-либо другого не было. На стенах висели картинки, вырезанные, очевидно, из журнала: мишки в лесу, бурное море с черными тучами, а возле окна большая карта с нанесенной линией фронта. В комнате было чисто и уютно, хотя и были видны следы оккупации – закопченный потолок и большой рыжий потек над самым окном.
Особый уют придавали цветы. Их было очень много: на комоде, на тумбочке, на письменном столе, но больше всего на окне. Маленький горшочек с плющом висел на веревочке. Тут же стояли кактусы, один из них даже цвел, в нескольких бутылочках торчали молоденькие листья фикуса.
В коридоре хлопнула входная дверь. Послышались быстрые мужские шаги, и в комнату, не стучась, вошел совсем молодой, лет двадцати, не больше, парнишка в военной форме, без погонов. Увидев Сергея, он как будто немного смутился, но, ничего не сказав, подошел к письменному столу.
Почти сразу же за ним вошла Шура.
– Познакомься. Это товарищ Николая.
Молодой человек повернулся.
– Вот
– В госпитале.
– Очевидно, ранение не серьезное, раз он… – парень замялся.
У него было очень приятное курносое лицо с пухлыми, придававшими ему совсем детское выражение губами и смешной, тоже какой-то детский, хохолок на лбу.
– Я хотел сказать: раз он мог сюда прийти, значит…
– Нет, ранение серьезное, – сухо ответил Сергей. – Я думаю, что на фронт он уже не вернется.
– Не вернется? – Сергею показалось, что парень покраснел. – Вы думаете, что не вернется?
– Да, я так думаю.
– Вы с нами пообедаете? – спросила Шура, ставя на стол тарелки и не глядя на Сергея.
– Спасибо. Я уже обедал.
Бунчужный вынул из кармана кисет и аккуратно сложенную газетную бумагу.
– Вы курите?
– Спасибо. Только что потушил папиросу.
– А я вот махорку курю. Никак не отвыкну. Шурочка, правда, ругается, – он улыбнулся, и на щеках его появились две ямочки, – но махорка, по-моему, все-таки лучше. Правда?
Сергей ничего не ответил. Бунчужный старательно свертывал папиросу. Шура протирала тарелки.
– С посудой совсем беда. Все тарелки перебила, а новых нигде не достанешь. Может, вы все-таки пообедаете?
– Нет, я уже обедал.
Шура положила на стол ножи и вилки и вышла на кухню. Сергей сидел и крутил пальцами пепельницу. Он сам не мог понять, чего он сидит? То, что ему надо было, он сделал: сообщил Шуре о Николае, посмотрел на нового мужа, – чего ж еще сидеть? Откланялся и ушел. Вместо этого Сергей встал и подошел к карте с линией фронта.
– Тут не все отмечено, – оживленно, точно радуясь теме для разговора, сказал Бунчужный, подходя сзади к Сергею. – Сегодня передали – вы не слыхали? – наши заняли в Румынии больше ста населенных пунктов. Турну-Северин – это вот здесь – и еще какой-то, на «лунг» кончается.
– Н-да… – сказал Сергей.
– Просто не успеваешь отмечать. Уже к югославской границе вышли. В этом, кажется, месте. Постойте, я сейчас посмотрю.
Бунчужный, став на стул, начал искать газету в большой кипе на шкафу.
– Да вот она. – Он соскочил со стула. – Так… Наши части вышли на границу Румынии и Югославии. А где – не сказано. Мне почему-то казалось…
– Вы где-нибудь работаете? – неожиданно спросил Сергей, оборачиваясь к нему.
Бунчужный удивленно посмотрел.
– Работаю. А что?
– Да ничего. Просто так. Интересуюсь. На каких фронтах воевали?
– На разных. На Юго-Западном, Донском, Сталинградском…
Вошла Шура с кастрюлей в руках.
– Может, вы все-таки…
– Нет, нет… Я пошел. – Сергей посмотрел на часы. – Уже седьмой час.