В садах Лицея. На брегах Невы
Шрифт:
После спектакля начался, как обычно, бал. «Заиграли Польское, и бал открывается в другом уже зале».
Они танцевали в лицейском актовом зале и вспоминали прошлое, иные балы, когда столько сердец летело вслед милой Бакуниной… Через много лет Кюхельбекер писал своей племяннице: «В наше время бывали в Лицее и балы, и представь, твой старый дядя тут же подплясывал, иногда не в такт, что весьма бесило любезного друга его Пушкина, который, впрочем, ничуть не лучше его танцевал, но воображал, что он по крайней мере cousin germain [22] госпожи Терпсихоры».
22
Cousin germain (франц.) —
Гремела музыка, трещал паркет, не раз испытавший на себе танцевальные подвиги первенцев Лицея. Пушкин и Кюхельбекер танцевали беспечно, весело. А Дельвиг стоял в стороне и, глядя на них, улыбался.
«Большею частью свидания мои с Пушкиным были у домоседа Дельвига», — рассказывал Пущин.
За те полгода, что они не виделись, Дельвиг мало изменился. Разве чуть-чуть возмужал, да еще надел очки, которые ему не разрешали носить в Лицее. А в остальном это был все тот же «ленивец сонный» Дельвиг.
После Лицея начальство определило его на службу в департамент горных и соляных дел. Но службой он манкировал. Горные и соляные дела его мало волновали. Свои обязанности в департаменте ограничивал тем, что рассказывал сослуживцам анекдоты. Он был прекрасный рассказчик, и его, как и в Лицее, вечно окружали смеющиеся слушатели.
Как поэт он был уже известен. В 1818 году его избрали действительным членом Санкт-Петербургского общества любителей словесности, наук и художеств.
Дельвиг жил на скудное жалованье и вечно нуждался. Чтобы сэкономить на квартире, он селился с друзьями. Сперва жил в Троицком переулке вместе с братом своего лицейского товарища Яковлева — Павлом. Потом перебрался к молодому поэту Евгению Баратынскому.
Превратности судьбы заставили Баратынского вступить рядовым в лейб-гвардии егерский полк. В виде особой милости ему разрешили жить не в казарме, а на частной квартире. Он поселился в Пятой роте Семеновского полка.
Ротами называли тогда в Петербурге улицы, где квартировали гвардейские полки. Там селились и военные, и простые обыватели.
Баратынский снял квартиру в маленьком домике отставного кофешенка Ежевского. Когда-то Ежевский служил при дворе, где ведал кофе, чаем, шоколадом. Он знавал еще отца Баратынского — генерал-майора, павловского служаку — и теперь охотно приютил его сына с товарищем.
Биограф Дельвига Гаевский так описывает жизнь его и Баратынского в домике старого кофешенка: «Оба поэта жили самым оригинальным, самым беззаботным и потому беспорядочным образом, почти не имея мебели в своей квартире и не нуждаясь в подобной роскоши, почти постоянно без денег, но зато с неиссякаемым запасом самой добродушной, самой беззаботной веселости.
Хозяйственные распоряжения в домашнем быту обоих поэтов предоставлены были на произвол находившегося у Дельвига в услужении человека Никиты, который в лености и беспечности мог поспорить только со своим барином. Вероятно уважая в нем собственные качества, Дельвиг не отпускал Никиту».
Свое житье-бытье оба поэта описали в шутливых стихах, на которые Дельвиг был особенный мастер:
Там,Стихи эти очень нравились Пушкину. Он их надолго запомнил. Особенно его смешило то, что о вещах столь прозаических, как долг в лавочку и отсутствие перчаток, говорилось пышным гекзаметром.
В скромной квартире Дельвига и собирались друзья.
Дельвиг воспевал эти сборища в стихах:
А вы, моих беспечных лет Товарищи в весельи, в горе, Когда я просто был поэт И света не пускался в море, — Хоть на груди теперь иной Считает ордена от скуки,— Усядьтесь без чинов со мной, К бокалам протяните руки. Лицейски песни запоем, Украдем крылья у веселья, Поговорим о том, о сем, Красноречивые с похмелья!Было немного вина, много острых слов, шуток, лицейских воспоминаний, лицейских песен.
И разговоры «о том, о сем».
Каковы они были, эти разговоры, можно судить по письму директора Лицея Егора Антоновича Энгельгардта, который не порывал связи со своими бывшими воспитанниками. Он писал Матюшкину: «Дельвиг пьет и спит и кроме очень глупых и опасных для него разговоров ничего не делает». Под «очень глупыми и опасными разговорами» Энгельгардт подразумевал разговоры политические, в которых осуждалось правительство.
Опасные разговоры велись еще в Лицее, когда Пушкин в Царском Селе был частым гостем свободомыслящих гусар, Пущин, Кюхельбекер и Дельвиг — офицерской «Священной артели».
Теперь такие разговоры продолжались у Дельвига. И не случайно.
Кюхельбекер в Благородном пансионе устраивал дискуссии, поощрял политические споры, читал своим питомцам запрещенные стихи. Недаром в доносах правительству его аттестовали как «молодого человека с пылкой головой, воспитанного в Лицее».
Пущин принадлежал к тем мыслящим молодым офицерам, о которых поэт-декабрист Федор Глинка писал:
…молодые офицеры, Давая обществу примеры, Являлись скромно в блеске зал, Их не манил летучий бал Бессмысленным кружебным шумом, У них чело яснилось думой, Из-за которой ум сиял.А Пушкин? В том же стихотворении о нем было сказано:
Тогда гремел звучней, чем пушки, Своим стихом лицейский Пушкин.