В семье
Шрифт:
— Ну, что, разве я не был прав? — весело проговорил господин Вульфран, обращаясь к Перрине. — С ноября прошло не так-то много времени… теперь мы быстро его найдем…
В этот день, едва ли не в первый раз с тех пор, как начались розыски, он заговорил о своем сыне с племянниками и Талуэлем.
— Наконец я могу вам сообщить радостную новость: сегодня я получил сообщение об Эдмонде; он был в Боснии в ноябре месяце.
Вечером он приказал Перрине достать в библиотеке книги о Боснии, стараясь по ним понять причину, ради которой его сын мог забраться в эту страну, где
— Может быть, он там был только проездом, — заметила Перрина.
— Я тоже так думаю, и это еще больше подает мне надежду на его скорое возвращение сюда. По всей вероятности, он едет один, без жены и дочери; в Боснии им делать нечего, и они, надо думать, расстались с моим сыном гораздо раньше.
Перрина не возражала, хотя ей и очень хотелось высказаться; это рассердило старика.
— Что же ты молчишь? Ты ведь отлично знаешь, что я хочу знать все, что ты думаешь.
— В одном случае вы этого требуете, а в другом запрещаете: поэтому-то я и боюсь высказывать свои мысли, тем более что вы запретили мне говорить с вами об… об этой девочке… и ее матери… и я вовсе не хочу., чтобы вы на меня за это сердились.
— Я не буду сердиться; скажи мне, почему ты думаешь, что они тоже были с ним в Боснии?
— Во-первых, потому, что Босния вовсе не недоступная страна, в особенности для женщин, путешествовавших по горам в Индии, где людям грозит гораздо больше опасностей, чем на Балканских горах; а потом, если господин Эдмонд был в Боснии только проездом, то почему бы жене и дочери не сопровождать его, когда во всех письмах сообщается, что они всюду следовали за ним? Наконец, у меня явилась еще одна мысль, но я не смею сказать… боюсь расстроить вас…
— Не бойся, говори прямо…
— Только потому, что в ноябре месяце господин Эдмонд был в Сараеве, вы уверены, что он должен вернуться сюда… скоро?
— Разумеется.
— А между тем его могут и не отыскать.
— Я не допускаю этого.
— Мало ли какие причины могут помешать ему вернуться… Разве не может он исчезнуть?
— Исчезнуть?!
— А что, если он опять вернулся в Индию… или уехал куда-нибудь в другое место, или же, наконец, переселился в Америку?
— Все твои «или» ни на чем не основаны.
— Конечно, сударь… я и сказала это только потому, что никогда не следует…
— Ну!
— Ну, просто потому, что не следует очень надеяться на то, что может и не сбыться… Не волнуйтесь, сударь, умоляю вас! Со дня получения письма из Сараева вы начали сильнее кашлять и задыхаться, лицо ваше поминутно краснеет… Что же будет дальше, если ответ придет не скоро или будет… не такой, как вы хотите? Вы так уверены заранее, что я не могу не беспокоиться… Так тяжело переносить эти удары, когда надеешься на лучшее, и вдруг оказывается… Ах, я сама испытала это! Отец мой умер в тот самый день, когда и я, и мама, после долгих страхов, стали наконец надеяться на его скорое выздоровление… он не перенес кризиса… Мы просто обезумели от горя… Этот жестокий удар, я уверена, убил и мою маму… она не вынесла его, и через шесть месяцев я похоронила и ее… Вот поэтому-то я и говорю…
Но
— Полно, полно, старайся не думать об этом, моя бедная девочка, — проговорил старик. — И все-таки, по-моему, нет никаких оснований ожидать одного дурного только потому, что к тебе так жестока была судьба; думать так было бы даже грешно…
Перрина поняла, что слова ее не произвели никакого действия на господина Вульфрана; ему хотелось, чтобы сын вернулся, и он был уверен, что это так и будет, что бы там ни думали и говорили другие. И девочка с тоской спрашивала себя, что же будет с ним, когда придет письмо от амьенского банкира с ответом из Сараева.
Но вместо письма приехал сам банкир.
Ему не раз уже приходилось бывать в Марокуре, и он без труда нашел кабинет господина Вульфрана; здесь у двери он приостановился на минуту, точно обдумывая предстоящий разговор.
Но чуткий слух слепого уже доложил ему о посетителе, и из кабинета в ту же минуту послышался его голос:
— Войдите!
Больше медлить было нельзя, и банкир вошел в кабинет, приветствуя хозяина:
— Здравствуйте, господин Вульфран.
— Вы в Марокуре?
— Да, сегодня утром у меня было дело в Пиккиньи, и я завернул к вам, чтобы лично сообщить вам известия из Сараева.
Занимавшаяся за своим столом Перрина, хотя и не слышала имени прибывшего, все же сразу поняла, кто он такой. Страх сковал ей члены, и она осталась сидеть на своем месте.
— Ну? — спросил господин Вульфран голосом, полным нетерпения.
— К сожалению, известия эти вовсе не такие, как вы предполагали и как надеялись мы все.
— Предлагавший свои услуги оказался негодяем?
— Нет, по-видимому, это честный человек.
— Он ничего не знает?
— Напротив, доставленные им сведения слишком верны, к несчастью…
— К несчастью!?
Наступило молчание. По лицу старика видно было, как сильно он был взволнован.
— Значит, ничего не удалось узнать, что было с Эдмондом после ноября? — спросил он.
— Да, нового ничего нет.
— Но какие же получены вами известия?
— Позвольте мне прочесть вам официальные документы, засвидетельствованные французским консулом в Сараеве, — вынимая бумаги из своего портфеля, ответил банкир.
— Ах, да не томите же вы меня! Говорите, что вы узнали?
— В начале ноября прошлого года господин Эдмонд прибыл в Сараево в качестве фотографа. Он путешествовал в повозке вместе с женой и дочерью. В течение нескольких дней он фотографировал желающих на городской площади. Неделю спустя он покинул Сараево и направился в Травник… заболел… и прибыл уже больным в одну деревню, расположенную между этими двумя городами…
— Боже мой! — скорее простонал, чем проговорил старик. — Боже мой, боже мой!