В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
В лодке лежала тележная оглобля, которую можно было вставить в отверстие среднего сиденья, и тогда она выполняла роль мачты. Тут же был свернут небольшой парус из мешковины. Ванюшка оттолкнулся от берега и крикнул:
— Не тоскуй, Толя, мы скоро вернемся!
Установили снасть, и лодку понесло к противоположному берегу. Хорошо! Впереди версты три приятного плавания. Берег отдалялся. Отступали Косотур и Бутыловка — начало Уренгинского кряжа. Эти две горы, как два ихтиозавра с гребенчатыми хребтами, почти сошлись носами, и в этом месте Ай перегорожен плотиной.
Ай — настоящая река. По ней сплавляют лес,
У противоположного берега полоса чистого сыпучего песка, за нею мокрый луг в золотистых лютиках, дальше сосновый бор. По праздникам здесь музыка и веселье. Местная знать купается, валяется на песочке, собирает цветы, дышит сосновым воздухом. Недаром златоустовские немцы назвали это место Фрейденталем — Долиной Радости, переиначенной русскими во Фригинталь для удобства произношения.
Оставив Долину Радости слева, Рыжий, сидевший на корме рулевым, направил лодку вдоль берега. Он разломил калач и кинул половину Ивану. Хлеб мочили за бортом — так вкуснее — и незаметно добрались до места, где Ай впадает в пруд. Парус пришлось убрать и налечь на весла. Но и весла скоро бросили, грести против течения — дело пустое. Приткнули лодку к болотистому берегу, заросшему высокой, в рост человека, травой.
Иван размотал удочку, Рыжий надел капюшоном мешок и отправился на печи за углем. Его сторожил кривой на один глаз, свирепый старик Архипыч, куривший такую большую трубку, что, говорят, убил ею собаку, стукнув по голове. Не было случая, чтобы Рыжий вернулся пустым. Уголь тут был березовый, жаркий, не крошился, и его охотно покупали в богатых домах для самовара. Таким образом Витька зарабатывал пару гривенников и возвращался домой с караваем, кульком кильки и картошкой на варево. В непогоду пробраться на пруд было невозможно, и Рыжий проникал за завод, набирал угля там, если удавалось, и просил вывезти какого-нибудь возчика, прикинувшись круглым сиротой.
Бывало, возчик замахивался кнутом:
— Сторонись!
Но чаще попадался такой, что жалел «сироту». И все же на заводе не всегда везло, и тогда он шел через базар, пробуя достать хлеб испытанным не раз способом. Однако рыжая голова была слишком приметной, даже если он нахлобучивал картуз. Он привык слышать: «Вон несет нечистого духа!» — и проходить с видом праздного человека мимо.
Ванюшка забросил удочку. Не успел гусиный поплавок встать, как его повело в сторону. Попался крупный окунь, горбатый, золотистый с зелеными полосками. Посаженный на кукан, он ходил боком, гнул ветку. Ободренный удачей, Ванюшка закинул в то же место. Если так пойдет дальше, то вечером семья будет есть уху. Но нет, больше не клевало, и Иван не спеша пошел вдоль берега.
День обещал быть жарким. Горы покрылись мутной дымкой. Небо закурчавилось. Чувствовалась духота. Ванюшка снял рубаху, поплескался в воде и пошел дальше, выглядывая место, где не сильно тащило поплавок. Ему удалось в заводинке выловить двух чебачков и голавлика да на перекате несколько пескарей. За отмелью выступал из воды камень. Обтекая его, струи сходились, и там пузырился воздух. В таких местах обычно стоит хариус и ловит ртом пузырьки. Выудить его заманчиво — тут особый азарт. Выбрав место, откуда лучше кинуть, Ванюшка мотнул удилищем и к великой досаде зацепил крючок за нависшую над водой ветку ивы. Пришлось подтягивать ветку, чтобы не оборвать лесу. Пока распутывал, из-за поворота показался Витька с полным мешком на плече. Он, подойдя, сбросил его, окунул взмокшую голову в реку, утерся рукавом и откинулся в траву. Ванюшка закинул удочку, и душа занялась:
— Витька, глянь!
— Чего орешь?
— Налим!
— Где? — Витька вскочил, вгляделся: — Может, не налим.
— Что по-твоему?
— Таких налимов не бывает.
— Значит, бывает.
— Чем бы его? Давай палку.
— Испугаешь только.
— У Архипыча вилы есть. Мигом я! — и замелькали пятки.
Перехватывало дыхание, как всегда, когда клевала крупная рыба. Но такой Ванюшке видеть не приходилось.
Раз только на базар приносили щуку в полпуда, но и той было до этого налима далеко. Ту щуку поймали мужики бреднем. А теперь-то как?
Витька принес четырехрогие вилы.
— Давай, — и Ванюшка протянул руку.
— Нет, я полезу.
— Упустишь еще.
— Не бойсь, от меня не уйдет, — он подкрадывался, ощупывая ногами дно.
— Стой! Не видишь, пошел…
Казалось, Рыжий все делает не так.
— Не промажь, смотри.
Рыжий занес вилы, прицелился и с выдохом: хык! — вонзил. Поднялась муть. Черенок вил клонился и уходил под воду — налим буравил носом ил.
— Эх, растяпа…
Рыжий плюнул с досады:
— Где он?
— Вон, вон! Коли — и ко дну его, ко дну.
На боку рыбины белела рваная рана. Рыжий старался настичь, пока добыча не ушла в глубь или в омут под навесом кустов у другого берега. Ванюшка за ним едва поспевал. Витька сделал предупредительный знак, приподнял вилы и ударил.
— Есть!
— Держи, — Ванюшка обходил Рыжего.
Вода достигала груди, и до дна было не дотянуться. Черень вил ходил ходуном — прижатый налим ворочался.
— Лезь скорей.
Ванюшка набрал воздуху, погрузился, перебирая черень руками, нащупал скользкое тело, только хотел перехватить рожки снизу, как вилы пошли вверх. Налим из рук выскользнул. Ванюшка выскочил, хватил воздуху, хотел обругать Витьку, да закашлялся.
— Я думал, пора.
— Думал ты, лезь теперь сам.
— Ну и полезу, не испугался.
Прошло более часа, прежде чем добычу вытащили на берег. Это была невиданная рыбина. Ее положили под дерево и накрыли травой от солнца. Развесили сушить одежду на кустах, а сами развалились на берегу, забыв недавние ссоры. Смеялись, вспоминали пережитое волнение.
— Вот будет уха!
— И жарить хватит, и на пирог.
— Все не съесть, пропадет — рыба в жару быстро портится.
— В погреб, на лед бы, да где его взять?
— А если продать? — предложил Витька.
— Кому?
— Богатые на такие штуки падки. Может, два рубля дадут. А то и два с полтиной, — размечтался Витька.
— Тогда б по рублю и одной четвертой вышло.
— Как это: одной четвертой?
— Обыкновенная дробь.