В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Разговор у нас завязался оживленный и шел свободно без участия переводчика. Князя очень интересовало узнать, из какой я страны, и мне пришлось начертить на большом листе бумаги целую карту, чтобы определить положение Швеции относительно Китая. Один из секретарей дополнил эту импровизированную карту соответствующими китайскими надписями.
Географические познания присутствующих были не особенно обширны. Из более отдаленных городов они имели понятие только о двух: Лхасе и Хотане, но никто из них не бывал ни в том, ни в другом. Зато большинство из них по нескольку раз побывало в Гумбуме и Урге. Норво полюбопытствовал, кроме того, узнать: так ли могуществен шведский король, как Цаган-хан, т.е. Белый царь. Пржевальского, бывшего тут много лет назад, князь помнил хорошо и называл «Никола».
Ван-я-фу может похвастаться обилием имен. Китайцы называют его также Фу-ма-фу и Дынь-юань-ин; монголы — Ноин, Ала-шань-ван и Ямен-доло. Два последние наименования обозначают, что здесь резиденция князя. В городке насчитывается 2–3 тысячи жителей; половина китайцы, половина монголы. Главное значение городка в том, что он служит центральным депо для алашанских монголов. Сюда они свозят свои продукты и здесь закупают все нужное для хозяйства, одежду, украшения, муку и пр. Окрестности Ван-я-фу представляют пересеченную местность; между окраинными холмами течет речка, снабжающая городок водой. В устье ее, говорят, образуется временное озерко. Кочевники держатся по преимуществу в степях, поблизости.
Большинство монголов, виденных нами в Ван-я-фу, носило полукитайское, полумонгольское платье. Поверх тулупов на них были накинуты цветные китайские кофты с маленькими, круглыми вызолоченными или высеребренными пуговками. В городе есть очень красивая китайская кумирня с обычной выгнутой крышей и драконами с разинутой пастью. Башенки кумирни соперничали высотой с посаженными кругом лиственницами. Обычай китайцев обсаживать свои кумирни лиственницами говорит об их художественном чутье. Лиственницы со своими от природы мягко и красиво изогнутыми ветвями, напоминающими линии крыш кумирен, составляют красивый, гармонирующий с постройками фон.
14 января ночью я проснулся от шума и треска: лачуга трещала по всем швам, пыль и песок летели ко мне в конуру и крутились по ней; ураган так и бушевал. Норво дал нам в провожатые двух монголов из ямена, и они посоветовали нам продолжать путь. Они ехали на лошаках и оказались людьми очень добродушными, несмотря на свой чисто разбойничий вид. У одного был нос картошкой, у другого никакого.
Мы подвигались на юг, и ветер дул нам прямо в лицо. В два часа произошла оригинальная перемена: ветер вдруг задул с севера, и нас окутало густыми облаками крутящегося снега. Дорога, следуя вдоль речки Толы, мало-помалу заворачивала к юго-востоку. Пройдя расширение долины, мы вступили в горы и по отлогому подъему поднялись на незначительный перевал Тёмур-оден, по ту сторону которого находился постоялый двор Дачин.
Проведя ночь в маньчжурском городе, который носит несколько отличный от китайских городов отпечаток только благодаря несколько иным одеяниям женщин, мы 18 января вступили в китайский Нин-ся и прямо направились в дом миссионеров.
XXVI. Из Нин-ся в Пекин. Домой!
Для меня было большой радостью встретить здесь земляков, чету Пильквист с двумя помощниками и одной помощницей. В их гостеприимном доме я отдыхал два дня. Что за удовольствие спать в хорошо вытопленной комнате, на настоящей постели и иметь возможность не наваливать на себя целую гору шуб! Я как будто очутился на шведской почве среди этой чужой, дальней стороны.
Дела свои миссионеры ведут в Нин-ся энергично и довольно успешно. Число паствы достигает 30 душ; в миссии ежедневно происходит толкование Библии. На улицах раздают летучие листки с текстом из Священного Писания на китайском языке, которые возбуждают любопытство китайцев и привлекают их заглянуть к миссионерам. Пильквист нанял также на одной из главных улиц помещение, где происходят публичные богослужения, вход на которые открыт любому прохожему.
Оригинально было слушать вечерние проповеди Пильквиста на чистейшем китайском языке. Проповедник сидел за столом, а перед ним на узеньких скамьях сидели, выпрямясь, словно аршин проглотили, китайцы. Проповедовал он с большим жаром, стучал кулаком по столу, и китайцы даже чихнуть не смели. Ручаюсь, что они-то уж не засыпали во время проповеди!
Госпожа Пильквист рассказывала, что редко можно встретить незамужнюю китаянку 20 лет. Часто они выходят замуж даже 12 лет, а 16 так сплошь и рядом. Маленькие девочки сами просят родителей бинтовать им ноги и ждут не дождутся этого, так как знают, что ни один жених и не взглянет на них, если у них не будет крохотных ножек. Операция бинтования ног и начинается с пяти-, шестилетнего возраста девочек.
Нельзя и представить себе, сколько мучений ведет за собой эта безумная мода уродовать ноги. Часто бедные девочки лежат вследствие операции годами в постели и плачут по ночам от боли, усиливающейся от всякого движения. Нередко вдобавок ногти врастают у них в мясо, и можно представить себе, насколько неграциозна походка китаянок. Они ходят, как утки, медленно, осторожно, словно ступают босыми ногами по крапиве или остриям булавок. От недостатка моциона ноги становятся худыми, как палки. И все эти неслыханные мучения только для того, чтобы выйти замуж!
У китайцев есть еще другой своеобразный обычай, более распространенный, нежели думают в Европе, обычай выбрасывать новорожденных. Если отец и мать находят, что у них нет средств воспитывать ребенка, они попросту выносят новорожденного за город и бросают на съедение собакам или свиньям или топят, как щенка. Обычай этот тем более странен, что китайцы вообще относятся к своим детям с трогательной нежностью, как только эти начинают ходить и говорить. До этого же времени детей считают какими-то бездушными зверьками и, если они умирают, закапывают их трупики в землю даже без гроба, только обвернув соломой.
Я посетил впоследствии одну шведскую миссионерскую станцию, где два года воспитывался китайский малютка. Он был выброшен родителями в городской ров, где его и подобрали миссионеры. Окруженный заботливым уходом, он стал славным ребенком, и, когда ему минуло два года, родители явились и стали слезно умолять миссионеров вернуть им дитя. Конечно, им не было отказано. В одной же шведской миссионерской семье служила старуха китаянка, которая отделывалась таким образом от каждого из своих девятерых детей, едва они появлялись на свет. Жестокая мать и варварский обычай, вызванный социальными условиями! И скудна, в сущности, жатва, собираемая здесь миссионерами, тяжел их путь, на который они вступили из человеколюбия. Один-двое спасенных детей, несколько молодых женщин, развязавших под влиянием миссионеров путы на своих ногах, — все это лишь капля в море людском, именуемом желтой расой. Но, конечно, добрый пример облагораживает.
Много также слышал я рассказов о спасении миссионерами китайцев, отравившихся опиумом. Во время моего пребывания у миссионеров я не раз просыпался по ночам от громкого стука в ворота. Это приходили звать на помощь к умирающему. И миссионеры тотчас отправлялись и спасали отравившегося. Иногда возвращенные к жизни выказывали благодарность своим спасителям, но вообще чувство признательности не особенно-то развито у китайцев.