В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
23 мая в 1Уг часов я со своим караваном был готов к выступлению. Поблагодарив пастухов за гостеприимство и дав им 30 тенег, чем они остались очень довольны, мы двинулись в путь с двумя верблюдами и тремя лошадьми. Последний наш колокольчик звенел теперь так громко, весело, не напоминая о погребении, но призывая к надежде, к воскресению.
XXVIII. По руслу Хотан-дарьи. Возвращение в Кашгар через Ак-су
Достигнув русла реки, партия наша разделилась: Ислам-бай и двое молодых охотников направились по лесной дороге по левому берегу, чтобы поискать следов пропавшего верблюда, а я с Ахмет-Мергеном и Касимом, который вел обоих верблюдов, двинулся по самому руслу. Вечером мы поравнялись с маленькой лужей, спасшей мне жизнь. Я и остановился здесь, чтобы еще раз напиться этой чудесной благословенной воды. Ахмет-Мерген назвал лужу «Хода-верды-куль» (Богоданное озеро). Через десять часов мы вновь соединились с Исламом на лесном тракте Куянде-клек (Заячье урочище), где паслись стада овец. Ислам так и не нашел следов.
25 мая славный наш Ахмет-Мерген отправился обратно в свое родное селение Тавек-кэль около Хотана, и с нами поехал дальше только один из сыновей его — Касим.
26 мая. Касим, сын Ахмета, боялся сопровождать нас дальше, чтобы не удалиться от Куяндеклека более чем на один день пути — небезопасно было провести ночь одному среди леса, так как здесь приходилось остерегаться и волков и разбойников. Итак, мы продолжали путь втроем с Исламом и Касимом без проводников. Русло реки становилось все более извилистым, и мы решили сделать конец по острову, представлявшему степные участки вперемежку с низенькими барханами и маленькими рощицами. Но оказалось, что идти по руслу было удобнее, и мы опять свернули туда. По берегам русла шел густой лес, и часто казалось, что идешь просто по дорожке парка или по аллее с прозрачным сводом из ветвей деревьев.
27 мая. Река разделилась на два рукава: левый — Янги-дарью (Новая река) и правый — Кохне-дарью (Старая река). Вечером встретилось нам чудесное озерко, в 400 кв. метров величиной, самое большое из попадавшихся нам до сих пор. На пригорке мы развели костер и любовались открывавшимся оттуда видом. Течением промыло глубокую борозду вдоль берега, и в этой борозде мы на следующий день нашли ряд небольших луж. Озерко около нашего привала оказалось настолько глубоко, что, купаясь, нельзя было достать до дна.
28 мая. В 6 часов вечера мы находились как раз посредине русла, и Ислам-бай поехал было вперед отыскать удобное место для привала; неожиданно горизонт на западе стал заволакиваться густой изжелта-серой мглой, подымавшейся все выше и выше от земли к небу. По лесу пронесся гул отдаленного урагана, который затем стал быстро приближаться; послышался треск ломающихся ветвей, все сильнее, сильнее… На северо-западе весь лес утонул во мгле, по руслу реки покатились, словно кулисы на невидимых подставках с колесиками, пыльные и песчаные смерчи. Наконец ураган налетел и на нас, и мы были окутаны непроницаемым облаком «черного бурана».
Песок мелся по земле какими-то длинными хвостами, напоминающими хвосты комет; дорога, борозды, земля и воздух — все слилось в один вихрь… Голова кружилась, думалось, что вот-вот он подхватит и тебя. Наступила черная ночь, и мы долго стояли как вкопанные на месте. Ислам сразу пропал из вида и нашел нас лишь случайно, завидев во мгле какую-то черную движущуюся массу, которая и оказалась нашим караваном.
29 мая ветер продолжался, и атмосфера так была насыщена пылью, что с трудом можно было ориентироваться. К счастью, мы шли около самого берега и как-то нечаянно заметили путевой знак — лошадиный череп, насаженный на кол и прикрепленный к тополю. По ближайшем расследовании оказалось, что как раз около этого места дорога сворачивает в лес. Я сообразил, что это и есть дорога в Ак-су, и мы свернули по ней.
31 мая вечером мы достигли базара в Абате, селении, имевшем около 1000 домов. Здесь проживал бек и китайский сборщик податей. Приют мы нашли в опрятном караван-сарае, содержимом одним индусом. Хозяином он оказался гостеприимным, но, в общем, был большой плут и ростовщик, обиравший местных жителей.
1 июня. Весь день мы ехали словно по одной бесконечной улице, с канавами по обе стороны, обсаженной тутовыми деревьями и ивами. На следующий день вступили около селения Вэш-арык-устэн (Арык с пятью рукавами) на проезжую дорогу, соединяющую Кашгар с Ак-су, и, переправившись через Ак-су-дарью, миновали китайский город Янги-шар (Новый город), обнесенный пестрыми крепостными стенами. Я послал было к главному начальнику области, дао-таю, человека с моим паспортом и моей визитной карточкой с китайской надписью, но получил уклончивый ответ, почему и не счел нужным посетить мандарина, пользовавшегося репутацией заносчивого обжоры и пьяницы.
3 июня мы были уже недалеко от магометанского города Ак-су, где аксакал восточно-туркестанских купцов, Магомет-Эмин, принял нас очень радушно и приютил в своем уютном, опрятном жилище, а верблюдов и лошадей наших поместил в караван-сарае по соседству.
4 июня. В течение трех последних дней Ак-тюя, мой белый верблюд, начал худеть, перестал есть траву и только лениво пожевывал пшеничный хлеб. Вчера, однако, он еще прошел, не останавливаясь, небольшой конец между Новым и Старым городом (между Янги-шаром и Ак-су), но, когда к нему подходили, он жалобно ревел, точно опасаясь, что ему хотят причинить боль. Ночью он не дотронулся до еды, и сегодня Касим с грустью сообщил мне, что Ак-тюя болен. Я поспешил на двор караван-сарая и нашел животное лежащим на боку, с вытянутой шеей; дышал Ак-тюя тяжело, прерывисто и после нескольких глубоких, судорожных вздохов околел на моих глазах.
Ак-тюя спас важнейшие предметы нашего снаряжения, и немудрено, что я относился к нему с особенным расположением. На каждом привале во время пути в Ак-су я подходил к нему и гладил и ласкал его. Но животное отворачивало голову, издавая недовольный рев, опасаясь, может быть, что я потяну его за веревку, и словно подозревая, что это я был виной всех его страданий.
Околел он утром в первый день Байрама, и во дворе караван-сарая стояла праздничная тишина. Движение караванов приостановилось, деловая жизнь на время замерла. Все гуляли. Улицы и площади кишели яркими пестрыми халата-ми, ослепительно белыми тюрбанами и шапками самых кричащих цветов. Вид у всех гуляющих был веселый, довольный: даже самый последний из работников получает в этот день от своего хозяина подарок. С минарета звучнее обыкновенного раздавались молитвенные возгласы муэдзина. Какой контраст представляла эта пестрая картина праздничного уличного веселья со сценой на тихом дворе караван-сарая! С таким же достоинством,, с каким он недавно шел по убийственным пескам пустыни, по сухому руслу Хотан-дарьи и ее тенистым лесам, Ак-тюя окончил теперь свое земное странствие, путь, полный страданий, лишений, тяжелого труда под властью тирана-человека. Он надорвал свои силы во время трудного перехода через пустыню и околел теперь среди полного изобилия и корма и воды.
Товарищ его, молодой верблюд Чон-сарык, настоящий великан среди верблюдов, оставил свои ясли и, руководимый инстинктом, приблизился к белому верблюду, внимательно и удивленно посмотрел на него, но затем спокойно вернулся к яслям и вновь с аппетитом принялся жевать зеленую сочную траву. Он один уцелел из всех наших 8 верблюдов. У меня духа не хватало продать его, не зная, в чьи руки он попадет; к тому же люди в караван-сарае полагали, что и этот верблюд, если заставить его работать, недолго протянет после перенесенных им лишений и трудов. Я и подарил его Магомету-Эмину, который обещал дать ему отгуляться летом на сочных лугах около подошвы Тенгри-Хана.