В шаге от края
Шрифт:
Они вернулись, чтобы снова истязать меня. Потоки мата, ледяной шквал ненависти, презрения и безжалостности.
— Я ничего не знаю…
— Слышали мы это уже сто раз!
Удар за ударом. Плевок за плевком. Чьи-то злые пальцы больно впились в мои волосы и задрали мне вверх голову, чуть ли не отрывая её от тела.
— Суки, больно!..
— Больно тебе, да? Да?! А Рудику тоже было больно?!
Плавая в холодной
— А может, она и правда не знает, шеф?
— Врёт… Знает. Должна знать. Егор видел, как она очковать начала… Поднос чуть не выронила, сука.
Тот, кого назвали шефом, склонился надо мной. Холеный дядя, "папик". Седой. Кашне. Одеколон. Туфли. Стрелки на брюках. Боже, какие идеально наведённые, полные ненависти ко мне стрелки!..
— Ладно… Тебе, похоже, жить надоело. А как насчёт чужой жизни, а?
Чужой? — ёкнуло, хотя мне казалось, что во мне уже и ёкать-то нечему: всё отбито. Чьей? Ланы, Орла?
— Михаил Александрович Звонарёв, 1980 года рождения, проживает…
Домашний адрес, место работы, телефоны — всё это железной цепью протягивалось сквозь моё размягчённое, как отбивная, нутро. Сосед Миша.
— Гады… Вы его не тронете.
— А-а, вот мы как запели! Что, хахаль твой?
— Не вашего ума…
Новый удар почти не отозвался болью. Холодная ненависть дохнула в лицо:
— Говори всё, что знаешь, или твоему хахалю придёт каюк! Себя не жалко — его пожалей!
— Да пошли вы…
Нет, бить меня уже бесполезно. Я так ничего не скажу — только сознание потеряю, а это отнюдь не способствует разговорчивости.
— Или говоришь, или ребята едут по названному адресу, — жёстко хлестнул "папик", не оставляя мне выбора.
— Я его убила.
От слов, которые сползли, как подтаявшее желе, с моих опухших губ, пропитанное злобой и вонью кошачьей мочи пространство затихло.
— Повтори, что ты сказала.
Я выплюнула добавочную порцию подтаявшего желе:
— Я-ЕГО-УБИЛА. Что непонятного?
Наэлектризованное злобой пространство взвилось вихрем, подхватило меня и стало колотить затылком о пол, трепать и швырять, гремя:
— ЧТО ТЫ СКАЗАЛА, ГАДИНА??? КАК ТЫ ПОСМЕЛА, СУКА НЕДО**НАЯ??? Я ТЕБЯ ЩАС УРОЮ, НА КУСКИ ПОРВУ, КИШКИ НА ШЕЮ НАМОТАЮ!!!
— Тихо, тихо, шеф… Сами не марайтесь. — Частокол из ног отгородил от меня разбушевавшегося шефа.
— Гадина… гадина… Тварь… проклятая…
Он отступил, но я слышала его тяжёлое, свистящее дыхание. Астматик или сердечник. Ему заботливо подносили ко рту таблетки, он ловил их трясущимися губами.
— Тихо, Арсений Палыч, вам нельзя…
— Тварь… — свистел он, как прохудившаяся гармонь.
Мои губы сплюнули остатки желе:
— Он сам ко мне полез… насиловать. За что получил бутылкой по черепу. Упал и ударился об столик. Это была самооборона.
Рачьи глаза вытаращились на меня с багрового лица.
— Что… что эта тварь… несёт?.. Размазать… Кишки выпустить!..
— Сначала надо проверить информацию, шеф. Убрать её мы всегда успеем.
Дальнейшее было бы делом техники — и проверка моих слов, и моя ликвидация. Помешало именно оно — "бы", раздавшись негромкими хлопками в полутёмном помещении. Три или четыре "бы" хлопнули и вспыхнули, оставив на лбах следы в виде круглых тёмных дырок. Частокол из ног поредел: из перпендикулярного мне положения они перешли в параллельное. Мутный, остекленевший взгляд, приоткрытые губы — да, это было то самое придурковатое выражение, сейчас совершенно противоречившее чётким и быстрым движениям. Она стреляла с двух рук, практически не глядя, и попадала точно между глаз: один выстрел — один труп. Никто не успел сделать ответного выстрела; максимум, что они успели — лишь достать оружие.
Рачьи глаза ещё моргали, их обладатель остался единственным, кто стоял на ногах — кроме неё, конечно. Он давился ещё не рассосавшейся во рту таблеткой, а Лана смотрела на него, держа пистолеты глушителями вниз.
— Ты… кто?
Одна рука с пистолетом поднялась.
— Привет тебе из ада. От Олега Негоды.
Последнее "бы" с сухим хлопком пометило шефа между глаз своей смертельной меткой, и он тоже перешёл в горизонтальное положение, став равным всем, кто был до него. Он лежал, изумлённо уставившись в потолок, с прилипшей к языку таблеткой.
Наверно, такое бывает только в кино: гора трупов и одна женщина с двумя пистолетами. Могло ли быть такое в реальности? Не знаю. Я уже не понимала, где явь, а где сон; может быть, женщина в чёрном была моим бредом? Может быть, мне чудилось, как она, уронив оба пистолета, обвела взглядом тела, помеченные смертью между глаз, и увидела меня — единственную, не помеченную круглым знаком? Её губы вздрогнули, и с них слетело:
— Олеся…
Не знаю, кого она видела, произнося это имя, но, наверно, не меня. Тем не менее, перешагивая через трупы, она подошла ко мне, опустилась на колени и бережно приподняла мне голову.
— Олесенька…
В её затуманенном взгляде проступила нежность и боль, пальцы щекотно ворошили мои волосы, а через тела уже перешагивал Орёл, на ходу убирая не понадобившееся ему оружие. Присвистнув, он усмехнулся:
— Качественная работа. Впрочем, кто б сомневался. — Остановившись возле шефа, он проговорил: — Мать твою, какого зверя завалили! А таблеточка-то уже не поможет, мда…
Секунда — и он склонился надо мной, открывая наручники.