В шкуре зверя

Смирнова Татьяна Васильевна

На мгновение Керам, казалось, смутился, но почти сразу лицо его озарилось широкой белозубой улыбкой.

– Драться не будем, северянин. Ты хорошо сделал, что вспомнил о Кашмере. Керам не грабит своих. А что до «верного дела» – забудь о нем. На время. Дороги судьбы сплетают и расплетают звезды, так говорят свитки мудрости. И у нас, в Иране, не спорят с ними. Возможно, звезды еще раз сплетут наши дороги в одну, и тогда мы поговорим более откровенно.

С этими словами Керам повернулся спиной и пошел к каравану, совершенно не заботясь о том, что не видит вооруженного копьем германца. И Йонард подумал о том, что грабитель либо глуп (что сомнительно), либо слишком умен. Конечно, человек, который отверг его предложение, не станет бить в спину.

Йонард поспешил за ним, на тот случай, если шайка не послушает предводителя. Однако его опасения оказались напрасными. Несколько повелительных слов, брошенных

Керамом, его имя и упоминание Кашмера остудили горячие головы. Та троица, один из которой щеголял огромным синим носом, похожим на крупную сливу, поогрызалась, но возражать не посмела. Видно в том, что рассказывали люди о Кераме, было много правды. Через некоторое время разбойники скрылись за горизонтом, и купцы, словно сбросив оцепенение, заговорили все разом. Слово «Кашмер» им не понравилось, но чудесное избавление от разбойников вознесло Йонарда на такую высоту, что германец начал смутно надеяться на повышение обещанной платы. Впрочем, на этот счет, зная Ашада, можно было не обольщаться. После короткой остановки караван снова тронулся в путь среди барханов, почти белых в косых лучах солнца, в море сыпучих песков, вслед за ветром.

* * *

Ночью над пустыней горят близкие звезды. Кажется, стоит лишь протянуть руку – и в ней окажется таинственно мерцающий хрустальный сосуд, наполненный светом, благодатью богов, песнью вечности, красотой мира. На многие лиги простираются пески с горбами барханов, и кажется в темноте, что вокруг колодца на тропе расположился караван исполинских верблюдов, которые спят чутко и тревожно, и их глубокое дыхание иногда слегка шевелит горбы. Может быть, это только чудится в темноте под звездным небом. А может, пустыня действительно дышит.

Пески бесконечны, как время, и жестоки, как жизнь, и прекрасны, как вечные звезды над ними, и непредсказуемы, как женский каприз, и незыблемы, как небесный свод.

Маленький караван расположился на ночлег. Сняв с усталых животных поклажу, напоили верблюдов. По давней традиции, неизвестно где и кем установленной, но свято хранимой, ночевку торжественно «огородили» веревкой из конского волоса. Считалось, что эту преграду не могут преодолеть ядовитые пауки и змеи. Купцы и погонщики слепо верили этой легенде, и улеглись спать в огороженном пространстве так же спокойно, как у себя дома. Йонард не спал, хотя очередь сторожить была, в общем-то, не его. Просто отчего-то не заспалось. Странное чувство овладело Йонардом. Он знал эти бескрайние и непредсказуемые пески почти так же хорошо, как родные горы. Знал слишком хорошо, чтобы спать спокойно. Например, в отличие от наивных погонщиков и суеверных купцов, Йонард знал совершенно точно, что если какой-нибудь гюрзе взбредет в голову полакомиться верблюжьим молоком, она минует волосяную веревку совершенно свободно, и горе тому, кто окажется у нее на пути, да еще шевельнется не вовремя. И Йонард всматривался в ночную тьму, понимая, впрочем, что не его глазам увидеть крадущуюся в ночи змею, и не его ушам услышать слабый звук трущегося о песок гибкого тела. Понимал он и то, что встревожили его и прогнали сон не змеи с пауками, а мысли, которые подчас бывают такими же смертельно-опасными и умеют подкрадываться так же неуловимо. Дневное происшествие не волновало Йонарда. Он бывал в переделках и поопаснее. Одни из них оставили на теле его страшноватые отметины, другие не оставили ничего, даже воспоминаний. «Хочешь жить – умей забывать», так гласили кстати помянутые Керамом свитки мудрости. Йонард умел забывать, но лишь тогда, когда дело закончено. Эта встреча, Йонард чувствовал это, должна была иметь продолжение.

Внезапно в ночи послышался звук. Далекий и неясный, он нарастал с каждым мгновением и Йонард с беспокойством приподнялся на локте, всматриваясь в темноту. Погонщики верблюдов безмятежно спали, но часовой тоже привстал и беспокойно завертел головой. Зашевелились и купцы. Спустя совсем немного времени звуки стали явственнее, и уже можно было различить глухой топот множества копыт по песку, звяканье сбруи и, далекие пока, человеческие голоса. По ритмичности звука Йонард определил, что идут не верблюды, а лошади. Через мгновение он был уже на ногах, а рукоять меча удобно лежала в ладони. За спиной встали, словно выросли из темноты оба купца. Видно, нападения конных грабителей никто не забыл, и появление ночных всадников разбудило самые худшие подозрения.

Небольшой отряд подъехал почти вплотную и спешился. Раньше, чем прозвучали приветствия, чем выяснилось, кто и зачем пожаловал, люди и животные потянулись к воде, и Йонард посторонился, давая им дорогу. «Если твой враг умирает от жажды – дай ему напиться. Он станет тебе братом», – говорили здесь. Поступали, конечно, по-разному, но говорили именно так. Впрочем, Йонард уже

видел, что подъехавший отряд ничуть не похож на оборванцев, которые наскочили на него днем. Во-первых, их было почти в два раза больше. Во-вторых, их лошади были гораздо крупнее и упитаннее разбойничьих. Это, вообще-то, говорило не в пользу пришельцев. Их лошади выглядели красивее, да и нагрузить их можно было изрядно, но по выносливости они далеко уступали неказистым собратьям, которых предпочитали «псы пустыни».

Когда люди и животные утолили жажду, северянин, уже не рискуя показаться невежливым, поинтересовался:

– Кто? Куда? Откуда?

На что раздалось неторопливое:

– Купец Патмарк. В Эрак. Из Ашкелона.

Быстро прикинув в уме расстояние, Йонард решил, что это вполне возможно. Хорошая лошадь под седлом шла вдвое быстрее верблюда. Конный караван купца Патмарка вполне мог выйти из Ашкелона позже и догнать их как раз у этого колодца. Человек, который назвался Патмарком, вышел вперед, поклонился и произнес цветистое иранское приветствие: что-то о том, что боги благословили всех продающих и покупающих, дающих и отнимающих, странствующих и ожидающих. Йонард попытался сообразить, кого иранские боги обделили благословением, но бросил это занятие. Человек, подошедший к Ашаду и Зикху не вызывал у него ни симпатии, ни доверия. Испросив, как это положено по здешним правилам вежливости, разрешения ночевать у колодца и получив его, Патмарк махнул своим людям, чтобы скидывали поклажу на землю, многословно извинился и исчез, но почти сразу возник опять с флягой, в которой была не вода. И даже не кислое вино, которое продавалось в тавернах Ашкелона, а сладкое греческое. Йонард в свою очередь отведал его (поскольку угостили), и с большим удовольствием, но подумал про себя, что скорее разделил бы ночлег с Керамом и его шайкой, чем с этим вежливым и предупредительным человеком. Германец мог бы поклясться, что никогда прежде не встречал купца и не слышал про него ничего: ни плохого, ни хорошего – тем более необъяснимой была внезапная неприязнь к незнакомцу. И только отведав вина, после того, как развели костер, Йонард наконец понял, что его насторожило. Уж больно пристально приглядывался ко всему ночной гость. И больше не к Ашеду и Зикху, не к тюкам с поклажей. С жадным вниманием, словно не веря в негаданную удачу, купец рассматривал его, Йонарда. И когда варвар сообразил это, купец понравился ему еще меньше.

Впрочем, Ашад настроения проводника как будто не разделял. Потрескивал костер. Языки пламени, оранжевые и медно красные, плясали, освещая руки и лица, и от этого ночь вокруг казалась еще темнее. Йонард прислушался. В разговоре об общих знакомых купцы ушли далеко, и обсуждали сейчас не Ашкелон, и даже не Эрак, а Хорасан, до которого было сейчас «как до Китая раком».

– А знаешь ли ты, почтенный, Рашудию-ювелира? – спрашивал Ашад, разглядывая приезжего сощуренными глазами.

– А как же! – отзывался тот. – Кто же из нашего брата-купца не знает Рашудию-ювелира. Того, кто богат, как сам шаханшах Валшу и щедр, как базарный меняла. Как-то раз один купец из Хорезма помог ювелиру выгодно сбыть три больших алмаза…

Народ у костра оживился. Те, кто уже спали – проснулись и потянулись к огню, не сколько для того, чтобы согреться и глотнуть сладкого вина, которым без устали оделял всех без разбора щедрый Патмарк, сколько потому, что нюхом угадали притчу. А здешний народ лепешке с медом в голодный год предпочтет послушать что-нибудь новенькое, поучительное и желательно смешное.

– Так вот, – продолжал Патмарк, когда установилось молчание, – человек тот, купец, рассчитывал на щедрое вознаграждение, но ювелир сделал вид, что не понимает купца и принялся ласково, но настойчиво выпроваживать его из своего дома. Купец же, сообразив, что его обманули, решил сам перехитрить ювелира и, чтобы сделать невозможным его отказ, повел речь так: «Почтеннейший. Я полюбил тебя, как родного отца и хотел бы вечно помнить тебя, твое мастерство и твое гостеприимство. Дай мне на память один из своих перстней. Вот хотя бы тот, с изумрудом, – к общему удовольствию искусный рассказчик указал на большой перстень на руке Ашада, – в далеком пути, глядя на него, я буду вспоминать тебя». На что хитрый ювелир ответил: «Смотри на палец, где нет моего кольца, и вспоминай меня на здоровье».

Дружный хохот раздался в остывающем воздухе и взметнул искры костра. Даже Йонард криво улыбнулся: притча о жадном купце и хитром ювелире показалась ему забавной, и он повторил ее про себя, чтобы при случае рассказать кое-кому в Эраке. Его подозрения стали мало-помалу затихать. Он уже не помнил, что недавно смотрел на купца из Ашкелона как на разбойника, если не на кого похуже. И, широко улыбаясь, Йонард спросил, подражая Ашаду:

– Почтенный, а не знаешь ли ты некоего Керама?

Брови Патмарка взметнулись в изумлении: