В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945

Бидерман Готтлоб

Меня обычно допрашивали в присутствии двух советских армейских офицеров, женщины в форме непонятного звания и двух антифашистов, а также неизменного переводчика. Меня всегда просили повторить мое звание фашистского офицера и места, где я служил во время войны. Допрашивавшим была известна боевая история 132-й пехотной дивизии. Один из главных вопросов, похоже, концентрировался на персональном:

– Что вы ели?

– Консервы! – всегда отвечал я.

– Консервы, да, Берлин? – задавала вопрос комиссия.

– Да, да, Берлин! Из Управления снабжения сухопутных войск! – отвечал я.

Heereszeugamt – это отдел, отвечающий за поставку военной формы для армии; однако этот ответ, кажется, всегда создавал в них чувство удовлетворения, может быть,

потому, что они полагали, что получили от меня информацию об официальной организации, и при повторных допросах я никогда не отклонялся от этого ответа. Комиссия пыталась вынудить меня признаться, что иногда я питался конфискованной свининой, говядиной или курятиной.

Я упорно отвечал:

– Консервы.

После одной из очередных серий моих допросов комиссия вызвала танкиста обер-лейтенанта фон Постеля. Под давлением он в конце концов признался, что однажды зарезал свинью, за что был немедленно обвинен в «краже советской собственности» и приговорен к двадцати пяти годам трудовых лагерей усиленного режима. В итоге благодаря усилиям Аденауэра он был освобожден в 1955 г.

Переезд

В апреле 1947 г. трудовая бригада подготовила вагоны для перевозки скота на станции Боровичи, оборудовав их нарами и самодельными уборными. В один из теплых дней после полудня были собраны пленные из «рабочей группы III» и посланы на станцию для переезда. Среди них был и я, и наши сердца стучали в надежде, что вот-вот начнется наше последнее путешествие к свободе. Когда поезд тронулся, я по положению солнца определил, что мы едем на юг в сторону Москвы.

1 мая поезд заскрежетал и остановился на узловой станции возле Москвы, и мы очутились на путях на западном берегу реки Москвы. Присмотревшись сквозь щели в стенках вагона, мы с удивлением увидели, как синее небо пересекают в различных направлениях незнакомые самолеты, оставляя за собой следы дыма в виде звезд. На расстоянии примерно 2 километров мы разглядели красные флаги, развевавшиеся над стенами Кремля, поскольку жители праздновали Первое мая.

Нам разрешили выйти из вагонов и оставаться между путями. Ни у кого не было и мысли о побеге, и мы были полны надежды, что наша поездка будет продолжена в западном направлении. После того как мы провели бессонную ночь, поезд тронулся, но, к нашему разочарованию, на юг, в конце концов пересек мосты через Дон и направился в глубь Кавказа. Сейчас пошли слухи, что нас везут в восстановительный лагерь, после чего можно ожидать освобождения.

Лагерь «Гагры»

Пока мы летним днем катили на юг, перед нами открывался плоский бескрайний ландшафт. Колонну вагонов для скота сейчас тянул за собой большой красный дизельный локомотив американского производства. По прибытии на станцию Сочи нам приказали покинуть поезд, и перед нами открылся простор белых домов, угнездившихся между кипарисами, которые тянулись до самого серо-зеленого Черного моря на горизонте.

После нескольких часов пешего марша мы пришли в лагерь из больших, обмазанных глиной бараков. Наше новое жилье обращало на себя внимание с первого взгляда, окруженное по периметру колючей проволокой и знакомыми высокими сторожевыми вышками, вознесенными в каждом углу. В лагере уже было какое-то количество пленных. Эти несчастные были перевезены из лагерей для военнопленных в Соединенных Штатах в свои родные города в русской зоне оккупации Германии, где после освобождения их тут же задержали Советы. В Соединенных Штатах эти пленные жили в заключении, существенно отличавшемся от наших мучений в ГУЛАГах. Их хорошо кормили, они отличались хорошим здоровьем, а бывших танкистов по-прежнему можно было заметить по их отличительной черной форме танковых войск, даже без нашивок.

Я прислонился к стене барака и устремил взгляд на запад, где раскаленный солнечный шар опускался за горизонт. Долгое время до нашего приезда этот лагерь был необитаемым, и скоро мы почувствовали укусы многочисленных блох,

которые набросились на вновь прибывших жертв. Мы обнаружили, что наше новое жилье кишмя кишит от блох, и как только я попробовал заснуть, то на меня тут же накинулись тучи паразитов. Первую ночь я спал под открытым небом, а не на грубых досках, из которых были сделаны наши кровати. На следующее утро нам вместе с Рольфом Кайнцем, пожарником из Эсслингена, удалось раздобыть у русских немного керосина, который мы влили в трещины в глиняных стенах и подожгли. Послышалось тресканье блох, раздувшихся от крови пленных, пока мы уничтожали этих насекомых.

И в этом лагере мне выпал наиболее терпимый период жизни как пленного. Там был мягкий климат, а охрана не стремилась показать свою жестокость, как это было у нас раньше. Нам предоставлялось больше, чем прежде, свободы передвижения, а гражданское население в этом районе редко проявляло враждебность по отношению к пленным. Приютившиеся под скалами крупные растениеводческие фермы были окаймлены зелеными фиговыми деревьями и зарослями цитрусовых. Табачные плантации и кукурузные поля манили нас, и мы могли тайно выскользнуть из лагеря, чтобы собрать немного растительности для улучшения своего рациона. Хоть это и было необходимо для того, чтобы не умереть от голода, такие действия предпринимались на грани риска – кража советской собственности влекла серьезные последствия.

«Смертельная зона» между двумя рядами колючей проволоки, обозначающими границу лагеря, имела ширину примерно 5 метров. Предназначенные для легкого труда пленные работали посменно, чтобы поддерживать песчаное покрытие в этой зоне в нетронутом, разглаженном состоянии, чтобы можно было заметить любые следы ног, указывающие на то, что пленные попытались ночью сбежать из лагеря. Мы считали, что это вряд ли стоит делать, потому что было нетрудно попасть в трудовой отряд, работающий вне лагеря. Кроме того, двухметровая канава, сухая под пеклом южного солнца, вела под колючую проволоку и была перегорожена лишь грубым препятствием из спутанной колючей проволоки. Этот барьер легко было отодвинуть в сторону и выскользнуть по дну канавы из лагеря, что и позволяло совершать временные походы в деревню. Тем самым мы могли добывать немного фруктов и зеленой кукурузы, из которой мы потом варили в бараках суп.

На строительство дороги по гребню соседних гор была укомплектована рабочая бригада, а так как дорога прорубалась сквозь неровности местности, то для укрепления откосов требовалось сооружение высоких поддерживающих стенок. Я заявил русским, что имею опыт в отделочных бетонных работах, и был зачислен в эту строительную бригаду под началом венгерского капитана-кавалериста.

Однажды какой-то русский охранник решил запретить пленным покидать непосредственное место работы. Он строго потребовал, чтобы мы все время оставались у него на виду, тем самым уничтожая всякие наши надежды побродить по ближайшему колхозу, выращивающему овощи. Как-то в конце дня на стройплощадке появилась гадюка и быстро заскользила к посту охранника. Когда конвоир увидел змею, она была уже между ним и его винтовкой, которую он прислонил невдалеке от себя к корням огромного тутового дерева. Услышав крики «Змея! Змея!», он вскочил на ноги и в панике удрал.

Пленные быстро расправились со змеей, забросав ее камнями, а во время суматохи Рольф схватил винтовку и спрятал ее в густых зарослях где-то в 100 метрах от этого места. Вернувшись, охранник обнаружил пропажу своей винтовки и сердито потребовал нас вернуть оружие. Требования, встреченные нами с безразличием, быстро смягчились, и уже скоро он умолял со слезами на глазах вернуть его оружие. Было ясно, что его ожидало суровое наказание и, вполне возможно, грозило заключение, если об этом инциденте станет известно властям. Несмотря на его просьбы, мы продолжали работать, не обращая внимания на его проблемы, пока Рольф не извлек винтовку и не возвратил ее солдату. После этого он стал очень снисходителен в своем обращении с нами, а мы могли покидать лагерь на короткое время.