В собачьей шкуре
Шрифт:
Как только Сириус это понял, у него хватило соображения задержать дыхание. Но дергался и рвался он безо всякого соображения. Пока у него в теле еще оставалось немного воздуха и сил, он размахивал всеми своими слабенькими короткими лапками, царапался крохотными коготками и вообще сражался с тьмой и холодом, словно с живым врагом. Остальные щенки тоже барахтались, колотя и царапая друг друга. Но, один за одним, они почувствовали, что холодовой шок и удушение для них чересчур. Скоро один только Сириус рвался и царапался в темноте. И то только потому, что где-то
Тьма распахнулась. К тому моменту Сириусу было уже почти все равно, но он подумал, что, наверно, умер. Казалось, умереть означало выплыть в серо-зеленый свет. В этом свете ничего не было видно, и сверху он был ярче. Сириус почувствовал, что поднимается к яркому свету. Круглые, мерцающие желтые пузыри проплыли вверх перед его глазами и напомнили о какой-то другой жизни, которую он не мог вспомнить. Потом свет стал похож на серебряный купол над головой, толстый и твердый на вид. И Сириус очень удивился, безо всякой боли и шума поднявшись прямо через этот купол в огромную ясность — синюю, зеленую и теплую. Для него это оказалось чересчур. Он судорожно вдохнул, подавился, и от него остался только насквозь промокший живой комочек, плывущий по течению быстрой речки.
А тем временем гнилой мешок, который он разорвал, разошелся под давлением течения, и из него выплыли остальные промокшие комочки. Двоим уже нельзя было помочь, и они просто катились по придонному илу и камням. Но четверо оставшихся поднялись на поверхность, и течение понесло их вслед за первым. Покачиваясь и вращаясь, один за другим они проплыли через излучину и оказались между солнечных берегов, поросших травой. И тут от тепла, льющегося сверху, Сириус начал понемногу приходить в себя. Скоро он очнулся и понял, что откуда-то идет тепло, что сам он беспомощен и находится в каком-то кошмаре, и что единственная надежда — на это самое тепло. Сириус решил на него положиться.
Берег зарос боярышником. Течение занесло Сириуса в тень росших на берегу кустов, и он вдруг оказался в глубокой бурой прохладе. Тепло исчезло. У Сириуса отобрали его единственное утешение. Он так возмутился, что открыл глаза и попытался протестующе запищать.
Он не смог произнести ни звука. Но через несколько секунд речка опять вынесла его на свет. Солнце ударило по глазам и рассыпалось тысячью блесток по поверхности воды. Сириус опять плотно зажмурился. Его так потрясло это сияние, что он обмяк еще больше и еле заметил, что тепло вернулось.
И стало сильнее — золотистое, настойчивое тепло.
— Это действительновы, Ваша Светимость! — сказал кто-то. — Я так и думал!
Голос был совсем не похож на те, что раньше слышал Сириус. Его это озадачило. Голос был незнакомым, хотя Сириусу казалось, что когда-то он уже слышал подобные голоса. Он не был уверен, что доверяет этому голосу. Все голоса, которые Сириус помнил, не сделали ему ничего хорошего — и ему казалось, что он и раньше слышал какие-то голоса, которые тоже не сделали ему ничего хорошего.
— Вы ведь не умерли, нет? — спросил голос. Он казался встревоженным. Это был теплый, золотой голос, и, кроме ясно звучащей тревоги, была в нем какая-то ярость, как будто говоривший мог быть куда опаснее миссис Партридж и ее друзей, если пожелает.
Сириус и сам не знал, умер он или нет. Он чувствовал себя слишком слабым, чтобы отвечать этому сильному, яростному голосу, так что он поплыл дальше молча.
— Вы не можете ответить? — Тепло, игравшее на крохотном теле Сириуса, стало сильнее и крепче, словно говоривший начал терять терпение. Сириус был не в состоянии даже испугаться. Он просто плыл дальше. — Похоже, не можете, — сказал голос. — Они зашли слишком далеко! Ну что ж, я сделаю для вас все, что могу. И пусть попробуют меня остановить!
Сириус почувствовал, что говоривший исчез, но тепло, окутавшее промокшее тельце, осталось. Он проплыл еще немного и уперся в какие-то предметы — длинные, зеленые и упругие. Здесь тепло его остановило и принялось мягко покачивать. Это было почти приятно. А четверо остальных полузахлебнувшихся щенков продолжали плыть посреди речки, огибая излучины, и выплыли туда, где река становилась шире и грязнее, а на берегах стояли дома.
Рядом с Сириусом звонкий голос произнес непонятные слова:
— Ого, вот так так! В камышах мертвый щенок!
— Не трожь его! — произнес голос постарше и погрубее. И третий голос, ласковый и мелодичный, сказал: — Дайте посмотреть!
— Не трогай его, Кэтлин! — сказал второй голос.
Тем не менее раздался плеск и шуршание. Пара рук, гораздо меньших, чем те, к которым привык Сириус, но гораздо более нервных и дрожащих, вытащила его из воды и подняла высоко в воздух. Он не чувствовал себя в безопасности. Дрожание рук и холодный ветер испугали его. Он задергался и ухитрился издать слабый испуганный писк. Руки чуть не выронили его.
— Он не мертвый! Он живой! Бедняжка, он совсем замерз!
— Кто-то пытался его утопить, — сказал самый звонкий голос.
— Брось его обратно, — сказал второй голос. — Он еще слишком маленький, чтобы лакать из блюдца. Все равно сдохнет.
— Нет. — Руки, державшие Сириуса, обрели упрямую твердость. — У меня есть старая детская бутылочка. Я не дам ему умереть.
— Мама не позволит тебе его держать, — сердито сказал грубый голос.
— Не позволит. А кошки его убьют, — сказал самый юный голос. — Правда, Кэтлин.
Девочка, державшая Сириуса, жестом защиты прижала его к груди и пошла — рывок, толчок, рывок — прочь от реки через луг.
— Бедняжка, — сказала она. Оба мальчика последовали за ней, не прекращая спорить. От шума у Сириуса заболели уши, к тому же девочка его все время встряхивала, когда оборачивалась, чтобы возразить мальчикам. Но он понимал, что она защищает его от мальчишек, и был ей благодарен. В ее нервных объятиях он успокоился и согрелся.