В состоянии необходимой обороны

Незнанский Фридрих Евсеевич

– Ничего себе?! – присвистнул Ашот. – Круто. И за что в основном?

– В основном ни за что, – ответил надтреснутый голос.

– Ну это понятно, – не унимался Ашот. – А вообще?

– Вообще – квартирные кражи.

– Понятно.

– Вряд ли, – сказал рецидивист.

– Что – вряд ли? – не понял Ашот.

– Вряд ли тебе хоть что-то понятно, – пояснил домушник и, судя по звуку, выпустил струю дыма. – Иди знакомься дальше, со мной тебе будет неинтересно.

Виктор устал слушать их разговоры, попытался заснуть. В голове крутились самые разные мысли, ужаснее всего была мысль

о том, как переживет все это жена и что с ней сейчас, где она? Позвонить ему не разрешили, но, скорее всего, она в курсе того, что произошло. По крайней мере, эти люди не упустят случая, чтобы не очернить его в глазах жены и близких ему людей, возможно, даже попытаются шантажировать ее, требуя все того же – печати таксопарка, документов и денег. От этих мыслей Шишков впал в депрессию, он чувствовал, что с каждой минутой нахождения в тюрьме, силы все больше и больше покидают его, так же как покидает его вера в то, что Тихонов не подставил его. За несколько минут Шишков пережил страх, ужас, кошмар и боль одновременно, наверное, это как-то отразилось на его лице, потому что Ашот наклонился к нему и спросил:

– Эй! Тебе не плохо? – В голосе Ашота послышались нотки участия и сострадания.

– Нормально, – одними губами ответил Шишков и в душе поблагодарил Ашота за простое человеческое участие.

«Как странно складывается человеческая судьба!» – думал Шишков. И вправду: сегодня он – преуспевающий «новый русский», а завтра – часть отходов общества.

– Тише, вы! – прикрикнул на спорящих о чем-то сокамерников Ашот. – Виктор спать хочет.

– Еще чего?! – возмутился смотрящий, но умолк.

Еще несколько минут не то дремоты, не то смутного ожидания чего-то… Беспокойство не покидало Шишкова, с каждой минутой оно все больше и больше охватыло его душу. Наконец произошло то, чего Шишков не ждал, но предчувствовал.

Дверь камеры распахнулась и надзиратель, осмотрев заключенных, остановился взглядом на Шишкове.

– Шишков, на выход.

– Свидание? – спросил Виктор.

Ему не ответили. Пока Виктор шел по коридору, в голове его прокручивались варианты того, зачем и кто может его вызывать. Самый реальный вариант, который казался ему, – это адвокат. Его, Шишкова, адвокат, который приехал выяснить детали дела и продумать защиту. Но Шишков не угадал.

Следователь Жуков смотрел пронизывающим насквозь взглядом. Шишков сразу понял: что-то здесь неладно.

– Присаживайтесь. – Шишкову придвинули стул.

– Спасибо. Что с женой?

– Все в полном порядке. Она передает вам привет и надеется на скорое возвращение.

Жуков говорил казенными фразами, Шишкову даже скучно стало от того, как можно так примитивно, беззастенчиво врать. Его жена, разумеется, говорила бы совсем другие фразы, если, конечно, с ней действительно все в порядке…

– Что вам от меня нужно?

– Да вы не волнуйтесь. – Было видно, что Жуков получает удовольствие от беспомощности Шишкова.

– Я и не волнуюсь. Но если вы хотите, чтобы я изменил свои показания, то я этого делать не собираюсь ни при каких условиях, чего бы мне это ни стоило…

– Конечно, конечно, – наигранно вежливо согласился с ним следователь, – как вы могли только такое подумать, я к вам

с самыми что ни на есть добрыми намерениями…

– Говорите быстрее или отпустите меня, – резко перебил его Шишков, – я хочу спать.

– Что вы, что вы, скоро вы будете спать долго и спокойно.

«Ага, засну навсегда», – сострил Шишков.

– Я слушаю вас, – в этих словах проявился бывший заместитель директора таксопарка, – подтянутый, строгий, собранный, у которого на счету каждая минута, не намеренный тратить ни секунды на лишние разговоры.

Следователь Жуков чувствовал себя неловко. Он прекрасно понимал, что человек, который находится сейчас перед ним, гораздо порядочнее его самого, и испытывал к Шишкову чувство уважения и жалости одновременно. В последнее время Жуков часто испытывал жалость к своим подопечным и все острее – чувство собственной вины перед ними, но выйти из мчащегося на полном ходу поезда он уже не мог.

А началось все с небольшого искушения. Жукову предложили изъять из дела документы, подтверждающие невиновность одного обвиняемого. И цена-то была не слишком велика – всего лишь какие-то десять тысяч долларов!

– Я знаю, вам сейчас очень нужны деньги, – говорил тогда вкрадчивым голосом прокурор Бутусов, – мы стараемся как только можем помочь вам…

Жуков, конечно, догадывался о цене такой помощи.

– А если я откажусь? – спросил он Бутусова.

– Вы просто не получите этих денег, а документы из дела все равно исчезнут, – улыбнулся прокурор, – так что выбор у вас, как вы сами видите…

– И как же вы оцениваете мое преступление?

– Ну зачем же так? Речь идет совсем не о преступлении, а о вашей помощи нам. А мы, в свою очередь, делаем все, чтобы решить ваши проблемы, насколько я знаю, для лечения вашей мамы вам необходимо не менее десяти тысяч долларов…

– Откуда вы знаете?

– Мы всегда интересуемся жизнью наших следователей… – многозначительно произнес Бутусов.

«Чтобы потом при случае посадить их всех на крючок», – подумал Жуков. Но альтернативного варианта у него не было.

– Я согласен.

Эта фраза стала поворотной в жизни следователя Жукова.

Всего лишь десять тысяч долларов! Подумать только! Как оказалось, это была цена порядочности Жукова, цена его человеческого достоинства. Но в тот момент выбора не было: деньги были действительно очень нужны. В больнице в тяжелом состоянии находилась его мама: последняя стадия рака, уход за ней и лекарства требовали огромных средств, которых у начинающего следователя Жукова не было. Все, что можно было продать, к тому моменту было продано, у всех, у кого только можно занять, – занято.

И Жуков взял эти деньги. Через месяц мама умерла, а он уже перешагнул черту, и пути назад у него не было. Часто вспоминая маму, Жуков думал о том, а что сказала бы она, узнав, какой ценой он достал тогда лекарства… И приняла бы она их? Вряд ли. Долг сына в этой ситуации столкнулся с долгом чести следователя, и долг сына победил.

С тех пор с каждым месяцем ставки дел, которые Жуков решал, разумеется в пользу тех, кто платил больше, все возрастали, как и возрастало чувство вины перед подопечными и стыда за свою продажную профессиональную честь.