В споре со временем
Шрифт:
Тогда я думала так...
Перебираю пачку писем 1945 года. Вот и треугольничек. Перечитываю его в который раз... Ещё в том же письме: "...до сих пор не знаю, разделил ли мою судьбу сэр или нет?" Сэр - это Николай Виткевич. Как же так: в середине августа Солженицын не знает, арестован Виткевич или нет!.. А по версии "Архипелага" он уже в апреле или самом начале мая говорил Котову, тому самому подполковнику, что по делу их проходит двое.
И ещё одно письмо. И ещё одно...
Саня буквально бомбардирует (сначала
– "Отвечайте хоть коротко, самое необходимое..." "Десять дней с нетерпением жду известий". "От всей души желаю, чтобы Кока и Кирилл избежали моей участи..."
Почему мы должны были исчезнуть? Письма? Но в наших ничего не было... Почему такое беспокойство за нас в июле - августе? Ведь знал же ещё в мае, что "проходят двое", только двое.
Ещё одно "открытие". Самое горькое.- "Если писем от него (Николая.- Н. Р.) нет с начала - середины июня, то так и знайте, что он повторил все мои злоключения..." Раньше для меня не было разницы между "разделил" и "повторил". Теперь задумываюсь: почему "повторил"?.. И почему лишь после окончания солженицынского следствия? Неужели, если следствие пошло бы другим путём, Николая могли бы и не посадить?!
Каким же путём могло идти следствие?
Я просматриваю письма мужа последнего года войны. Фразы, которые когда-то не заставляли задумываться по-настоящему: "война после войны", "...начало колоссальной партийно-литературной борьбы, в которой, может быть, не все члены нашей пятерки будут идти моим путём". Да, наверно, тогда, в 1945 году, эта мальчишеская бравада могла показаться не столь уж безобидной...
Письмо, в котором идёт речь о "первом марксистском документе" "резолюции номер один" - Солженицын всегда носил её при себе в планшетке и её отобрали при аресте. Да ведь я же читала эту "резолюцию", когда была у мужа на фронте! Там, в числе прочего, говорилось, что нужно будет после войны искать понимания и поддержки в студенческих и литературных кругах, привлекать на свою сторону влиятельных людей.
Я представляю себе следователя, на столе которого лежат эти документы. Так вот откуда статья 58 пункт одиннадцатый - умысел на организацию группы. Вовсе не потому, что "даже полтора человека больше одного. Значит группа". И как бы мог подполковник Котов так ответить? Ведь именно в этот момент он листал дело, в котором были подшиты и "Резолюция номер один" и такого рода письма, вернее, их фотокопии.
Почему же никогда не шла речь о главном содержании обвинения?
И почему Николая не обвинили по пункту 11-му? Неразбериха военного времени?..
Почему Солженицыну дали восемь лет, а Виткевичу десять?
– Мало ли каких несправедливостей не было в те времена...
И
Прошло совсем немного времени, когда вечером, поймав американскую радиостанцию, я подумала, что ослышалась: диктор назвала фамилию Виткевича.
Сообщения - то была краткая сводка новостей - повторялись, и до меня донеслось, что Николай Виткевич (о нём упоминается в "Архипелаге") обвиняет Солженицына в "ложном доносе" на него, данном во время следствия. О подробностях не сообщалось.
Я не видела Николая почти десять лет. Но не мог же за этот срок такой человек, как он, потерять всю свою честность и бескомпромиссность? Описывая наши студенческие годы, я вспоминала о том, каков был характер Виткевича.
"Ложный донос на следствии"... Не верить Виткевичу?..- Невозможно.
Стараюсь вспомнить, что говорил мне муж о своих показаниях насчёт Николая. Практически ничего. А вот относительно Кирилла у нас с мужем разговор был...
То ли в 57-м, то ли в 58-м году я узнала от Лиды, что Кириллу давали читать какие-то Санины показания против него. Кира был возмущён их содержанием. Я спросила у Сани, что бы это могло значить, будучи уверена, что услышу, что это недоразумение, а может быть, и подделка...
Но Александр не стал отрицать, что бросил какую-то тень на Симоняна. Он объяснил, каким трудным было его положение во время следствия. После того, как версия о том, что Солженицын перемудрил от чрезмерной своей книжности, не нашла признания у Езепова, Александр решил создать о себе впечатление как о неком обывателе, по-мелкому недовольном властью, но в сущности безвредном.
Александр даже говорил следователю, что был рад "...аресту в начале 1945 года, а не в 1948-м или 1950-м, ибо не знает, на какую глубину залез бы он в статью 58-10 в обстановке столичной жизни, в литературных и студенческих кругах". (Об этом он писал мне в августе 45-го года.)
Естественно, что, рисуя себя таким "нытиком и ворчуном", он и на своего друга Кирилла, с которым делился своими настроениями, невольно бросил тень...
Рассказав мне об этом, муж добавил:
– Может быть, я плохо придумал. Но я хотел сделать лучше. Но в общем-то ничего страшного не было. Кирилла-то не посадили...
В ту пору я не имела контактов с Кириллом. Сейчас, работая над книгой, я решила узнать его точку зрения на эту историю.
Кирилл ответил, что считает поведение Сани не таким уж безобидным. Симоняна не раз вызывали, расспрашивали об отношениях с Саней. Однажды ему показали целую ученическую тетрадку, исписанную характерным - с другим не спутаешь - почерком Солженицына.