В стародавние годы
Шрифт:
В ладьях засуетились. Торговые люди схватились за луки. Началась перестрелка. Вокруг лодок стрелы, свистя, падали в воду Купцы пускали стрелы наугад в тьму ночную. Скоро на берегу послышались крики и стоны стрелы, видно, попадали. Отстреливаясь, купцы налегли сильнее на весла, ладьи быстро помчались. С берега сыпалось все меньше стрел, да и те, не долетая, падали в воду. Скоро перестрелка совсем прекратилась.
— Слава Тебе, Господи, — облегченно вздохнули молодцы.
— Видно, разбойников немного было, — проговорил Ростислав. — Не рассчитали они своих сил, да и нас в темноте не рассмотрели. Счастье наше в этот раз: скоро и легко отделались.
— Дал бы Бог, чтоб эта ночь прошла поскорее, — вздохнул Никита. — Наутро уж в Киеве будем.
— Сосни, Никитушка, отдохни; я и один посижу.
— Нет, Ростислав, не
Товарищи выпили по нескольку глотков доброго старого меда. Кровь их согрелась, сонливость прошла, они плотнее закутались в теплые шубейки и стали вполголоса беседовать. Между тем вокруг настала совершенная тьма, как бывает перед рассветом. Почти нельзя было различить берегов. Весла однообразно и тихо плескали. Некоторые купцы, утомленные опасным путешествием, уснули; наши же молодцы вели беседу.
— Как страшно воет ветер, — заговорил Ростислав. — Знаешь, мне этот свист и вой ветра напоминает прошлогодние святки. Метель была злая, ветер выл за окном, как голодный зверь, а мы всей семьей сидели в теплой, по-праздничному убранной горнице нашей. Мед, брага и сбитень горячий в серебряных жбанах на столе стояли. Девушки щелкали орешки, мы им помогали — праздничное было дело: ели да пили, пили да ели. Только под конец вечера одолела скука. Беседа не клеилась, ветер нагонял тоску. Вдруг, на радость нам, входит прохожий гусляр. Мы обрадовались, не знаем, куда посадить, с чего начать угощать. Сестры сладкие коврижки несут, мы, молодые люди, брагой крепкой потчуем. Отец с матерью с детства учили нас принимать и угощать странников, не расспрашивая их, куда, откуда и зачем они идут. Так и с этим гусляром было; накормили мы его хорошенько, а когда он отдохнул с дороги и обогрелся, мы стали просить его сыграть нам и спеть что-нибудь. И гусляр стал петь, и так хорошо он пел, так понравились мне его песни, что я их все запомнил, и если хочешь, расскажу тебе теперь из них что-нибудь.
Никита стал упрашивать.
— Ну ладно, слушай, — начал Ростислав. — Пел прохожий гусляр о нашем Новгороде, о его красоте и богатстве, и славе, об удали витязей новгородских и об именитых купцах его; хорошо пел он, но особенно мне понравилась его песня о печальной судьбе одной новгородской девушки, именем Горислава. Вот о Гориславе я тебе и буду рассказывать.
Жила-была в Новгороде девушка, именем Горислава. Родители ее были люди бедные, но они никогда не жаловались на свою судьбу; дочь свою любили больше всего на свете; к ветхому домишку своему привыкли, и он казался им лучше богатых палат. Вокруг дома их был садик, в саду росли самые красивые в городе цветы, а на старой развесистой яблоне пел соловей, и так хорошо он пел, что все говорили, что он поет о счастье семьи Гориславы. Все знали, что в маленьком домике царит тихое, светлое счастье, и все слышали звонкие радостные песни соловья, певшего в их саду.
Счастливо прошло детство Гориславы. Когда ей исполнилось семнадцать лет, за нее посватался молодой новгородец Любомир. Он был человек хороший, родителям Гориславы понравился, сама она его тоже полюбила, и все, казалось, должно было быть так хорошо и счастливо. Свадьба была уже назначена, но, к несчастью, Горислава случайно познакомилась и подружилась с одной иноземной гостьей — немецкой купчихой Брунгильдой. С этого знакомства и начались несчастья Гориславы. У немки в доме во всем было богатство и роскошь. Сама она ходила, увешанная жемчугом и самоцветными камнями, в дорогих атласных да бархатных платьях. Она хорошо играла на лютне, пела, говорила на нескольких иноземных языках. У ней тоже был жених, молодой свейский купец Гергард. Они оба любили шутить и смеяться. Часто они смеялись над русскими обычаями, над невежеством и необразованностью новгородцев.
Жениху Гориславы доставалось больше всего от насмешников. Он был человек бедный, ничего, кроме Новгорода, не видел и не мог соперничать с бойкими иноземцами. Ему больно было бывать с Гориславой у чванных немцев, и он часто просил невесту не ходить туда. Но Гориславу влекло в шумную, веселую семью Брунгильды все больше и больше. Уж ей скучным казался бедный, старый родительский домик; ее так и тянуло туда, где постоянно звучала музыка, раздавались веселые, хотя и чужие песни… Ее принимали, по-видимому, радушно иноземцы, но она слышала, как они потихоньку в стороне смеялись над ее неумением танцевать и осуждали ее бедные наряды. И вкрались в сердце Гориславы недовольство своей судьбой и зависть; ей во что бы то ни стало захотелось разбогатеть. Она знала, что Брунгильда не любит своего жениха и тому невеста нравилась не больше других молодых девушек; но оба они были всегда веселы, счастливы. Их соединяли только торговые соображения родителей, но жизнь, ожидавшая их впереди, была все-таки веселая, шумная, богатая. И Гориславе захотелось такой же жизни.
С горестью видели Любомир и родители ее перемену, происшедшую в ней. Их утешала только надежда на то, что после свадьбы Горислава переменится и станет прежней; поэтому они настаивали на скорой свадьбе; но Горислава решила не выходить за Любомира, прежде чем тот не разбогатеет. Родители пробовали уговаривать ее, но все было напрасно; тогда Любомир простился с родным Новгородом и отправился за море наживать богатство. Прошло три года; он не возвращался и не подавал о себе вести. В Новгороде решили, что он не вернется. Горислава, хотя и искренне и горячо любила его и забыть не могла, но под влиянием охватившей ее страсти к богатству решила выйти за богатого иноземного купца. Горько плакали старики-родители, провожая ее на корабль, увозивший ее с мужем на его немецкую родину. Старики как будто чувствовали, что прощаются с единственной любимой дочерью навеки. Действительно, немного прошло времени, и в Новгороде узнали, что корабль, увезший Гориславу, разбился и пошел ко дну Старики недолго плакали: горе, одиночество привели болезнь — и один за другим они сошли в могилу. Дом от старости развалился, сад заглох и соловей улетел.
Вскоре вернулся из своего долгого странствования прежний жених Гориславы. Он не вернулся богатым, но того, что он собрал долгим трудом, могло хватить на безбедную жизнь. Теперь эти заработанные гривны показались ему лишними. Он отнес их в храм святой Софии и велел раздать нищим, сам же взял гусли и отправился странствовать по городам и весям, в игре находя единственное утоление своей печали.
Раз тихой и теплой лунной ночью он проходил по лесу. Шел он издалека, утомился и сел отдохнуть на берегу Волхова. От реки поднималась белая пелена ночного тумана. Наверху ярко светила лупа. У берега чуть звенел камыш, колеблемый легким ветерком.
Неведомая грусть обуяла Любомира. Он взял гусли и под тихий шелест тростника стал напевать о своем утраченном счастье, о любимой погибшей девушке. Он не знал, что находится как раз у того места, где потонул корабль, везший Гориславу; но сердце его чуяло то, чего не знал он сам. Вокруг стояла безмолвная тишь, и далеко разносились скорбные, дрожащие звуки. Часто, когда он играл, то закрывал глаза и весь отдавался музыке и своим мыслям. Так и теперь он закрыл глаза и открыл их только тогда, когда оборвался последний звук. С изумлением видит он, что на воде, у самого берега, стоит Горислава. Она была не совсем такою, какою он помнил ее. Лицо осталось то же, но взгляд был особенный, не прежний. В нем была и грусть особая, и какое-то особенное выражение, какого он не видал у людей. Казалось, она все видит и все понимает так, как Не могут видеть и понимать люди. На ней был чудный прозрачный наряд из тончайших зеленых нитей трав, весь переплетенный жемчугом.
— Как долго ждала я тебя, Любомир, — тихо прозвучал знакомый голос Гориславы. — Знаешь, я нашла на дне речном то, чего искала на земле. Вокруг меня красота и богатство. Целые сундуки и бочки жемчуга, камней самоцветных и золота с погибших кораблей у нас на дне. Золотые и серебряные рыбы блестящими хороводами развлекают нас. По ночам при блеске луны мы, подводные жилицы, любуемся красотой нашей реки и прекрасного вашего неба. Какие чудные у нас чертоги, какие прекрасные витязи и какие красавицы девы у нас! Какая во всем красота, если бы ты мог только увидеть! Но, нет, не желай всего этого увидеть. Красота погубила меня. Как у нас красиво, но, Боже, как все холодно!..Знаешь, когда я вспомню почерневшие старые стены и пол нашего домика, сморщенную руку матери, гладившей меня по волосам, ее старушечьи глаза, с любовью смотревшие на меня; когда я вспомню голос твой, от которого так сильно билось сердце мое, — мне так хочется перестать чувствовать, вполне, совсем, перестать существовать. Но я знаю, что не перестану существовать; знаю, что не покину этого страшного царства красоты и холода, пока горячее человеческое сердце не пожалеет меня.