В старом замке
Шрифт:
Он снимает очки, трет стекла платком и часто моргает ресницами.
— Где погиб Виктор Сергеевич?
— Под этим городом.
— Здесь?!
— Да, в сорок четвертом.
— В сорок четвертом… А как он попал сюда, ведь он уехал под Курск? Так это точно, что здесь?
Я объясняю. Федор Федорович сжимает пальцами
— Идемте, Борис. Тут есть еще одно воинское кладбище. Идемте.
Я чувствую, как вздрагивают его пальцы. Ладонь у Федора Федоровича влажная. Он спешит, торопится. Мы выходим из башни, сворачиваем за угол, под какие-то своды. Маленькая железная дверь. Зелень. Много деревьев (крепостной дворик?). Кусты. Белеет памятник. Оштукатуренная тумба и звездочка. Чувствую, как перехватывает дыхание. Памятник… Где же надпись, где?
«Здесь похоронены 89 бойцов и командиров Советской Армии, павших смертью храбрых в бою 21 мая 1944 года. Вечная слава героям!»
— Может быть, здесь?
Я не узнаю голоса Федора Федоровича. «Павших смертью храбрых». При наступлении ведь… где же имена? Видно, он угадал, о чем я сейчас думаю.
— Здесь был бой с эсэсовцами. Они заперли в замке женщин и детей и приготовились взорвать… — Федор Федорович хмурится. — Но им не дали. Это тоже история.
— Да, — соглашаюсь я. — История… Полегли, но спасли обреченных. И этот замок.
На моем плече рука Федора Федоровича, его вздрагивающие пальцы.
— Сегодня же я все узнаю. Сегодня же сообщу. У тебя есть телефон? Слышишь, Боря, служебный телефон у тебя есть?
Федор Федорович позвонить не успел. А я ждал, так ждал его звонка! Здесь же, в палатке радистов, я принял сигнал «Тревога» и побежал на стоянку.
В кабине нет посторонних звуков, нет ничего, кроме эфира со знакомыми мне голосами боевых друзей. Запускаю турбину, и стрелки приборов спешат к своим номиналам.
— 315-й готовность раз занял!
— 320-й готовность раз занял!
«320» — Стаська. Докладываю о готовности и я. Турбина. уверенно набирает обороты. По взлетному полю, дальше — по холмам и перелескам раскатываются волны реактивного грома. Пригнулись травы, прильнули к земле. Краем глаза я вижу своего техника, невозмутимого и собранного. Стоит, как обычно, слева от самолета, терпеливо слушает рев своего подопечного. А турбина набирает обороты. Сейчас «миг» похож на разъяренного зверя, которого держат за лапы тормозные колодки. Рев такой, что стоящим па поле без шлемофонов может казаться: добавь летчик еще оборотов — и не то что перепонки, сам не выдержишь, развалишься от вибрации на мелкие части. Самолет рвется в небо. От сопла в землю уперлась голубая дуга горячего воздуха, похожая на жало. А вот и приказ. Учения начались. Наша эскадрилья будет взлетать сейчас, немедленно, в полном боевом составе.
Уже в воздухе я думаю о Федоре Федоровиче, о том, что, может быть, сейчас он звонит по телефону, а может, догадался, где я: мы эскадрильей, идем над окраиной города, над изгибом реки и замком босых кармелитов. Глаза выхватили на мгновение маленький крепостной дворик, и мне кажется, я вижу совсем крошечный белый обелиск с тенью на земле. Может, ты там, отец?
Громом турбин моей эскадрильи я славлю тебя и твоих братьев по оружию и судьбе. Я скоро, очень скоро вернусь, отец, вот только честно, на совесть выполню нашу мужскую работу и вернусь.