В стиле рококо
Шрифт:
Она уставилась на скипетр с залитыми краской щеками, возбужденная его вопиющей вульгарностью.
— Знаешь, что это такое? — спросил ее Джеймс — Этот фаллос использовала египетская царица Нефертити, чтобы доставить себе эротическое удовольствие. Ему больше трех тысяч лет. Столетие за столетием он переходил из одного королевского двора в другой, его путь пролегал между бедер такого количества знаменитых женщин, что это трудно себе представить.
Он сжал скипетр рукой и потер большим пальцем, как если бы это был его собственный член.
— Говорят, он доставляет
Он подошел ближе и положил скипетр ей на ладони.
— Сегодня в полночь надень те драгоценности и платье, что я подарил тебе, надушись моими духами, а потом, думая обо мне, доставь себе удовольствие, потому что ты единственная из женщин заслужила его.
Марго все еще не могла вымолвить ни слова. Джеймс поцеловал ее в лоб холодным, сухим, рассеянным поцелуем, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.
В 11 часов вечера Марго, чувствуя, как ее одолевают странные грезы, погрузилась в наполненную ароматной пеной ванну. Медленно и сладострастно омывала она свое тело, снова и снова втирая пену в высокую белую грудь, пока соски не затвердели под ее пальцами.
Наконец она вышла из ванны обнаженная и стала вытираться теплым пушистым полотенцем «Декамп». Ее квартира была увешана зеркалами, и она видела свое отражение, переходя из одной комнаты в другую.
Она расчесала волосы и сильно припудрила лицо. Затем надела платье от Фортуни — прикосновения бархата к голому телу походили на нежные быстрые поцелуи. На плечо она приколола брошку с цветком джинна, застегнула на шее бриллиантовое ожерелье; ноги скользнули в ботиночки ручной работы. И наконец, она надушилась «Изабей».
Время близилось к полуночи. Она подошла к столу и вынула из коробки медно-золотой фаллос. Он был очень тяжелый и тускло блестел при свете ламп. «Говорят, он доставляет такое невообразимое удовольствие, какого не может дать никто — ни мужчина, ни зверь».
Она опустилась на колени посреди комнаты и приподняла полы платья. Держа фаллос обеими руками, она раздвинула бедра и приблизила его массивную зеленую верхушку к темному шелковистому треугольнику между ног.
Сначала ей показалось, что ввести его будет невозможно. Она сжала зубы от напряжения, и мало-помалу огромная холодная головка продвинулась вперед и скрылась внутри ее тела, потом она ухитрилась продвинуть ее дальше, еще дальше, пока наконец не смогла встать на колени, уперев в пол основание фаллоса.
Она ощущала внутри себя этот огромный стержень из холодного негнущегося металла, и это заставляло ее дрожать от предвкушения. Ее руки поглаживали вздувшиеся половые губы и ласкали скользкую границу между металлом и плотью.
«Думай обо мне», — просил ее Джеймс, и, надавливая на фаллос всем весом своего тела, она пыталась представить себе его лицо. Пока раздвигалась плоть и разрывались слизистые оболочки, она пыталась вспомнить, как он выглядит. Но не могла. Она не могла даже представить себе его глаза.
Впрочем, он был прав.
Рэй весь день пытался дозвониться до нее, но, поскольку она не отвечала, сам отправился к ней домой и убедил Лиланд, консьержку, впустить его в квартиру.
В комнате было темно, шторы оставались задернуты. Посреди комнаты, уставленной зеркалами, лежала Марго с открытыми глазами и кровью, запекшейся на губах.
Вокруг шеи у нее была намотана проволока, украшенная пробками от пепси-колы и развернутыми презервативами. Марго была облачена в поношенный лохматый банный халат и потрепанные кеды. На халате темнели пятна крови, а между бедер торчала длинная круглая жердь, какие используют в качестве опор на стройках.
В шоке, Рэй опустился на, колени рядом с ней и осторожно, двумя пальцами, закрыл ей глаза. Он вспомнил ее поведение в течение последних нескольких дней и понял, что у нее просто поехала крыша. «Головокружение от успехов», как называет это Уолтер Раттер. Но он и подумать не мог, что она убьет себя, да еще таким образом.
В комнате стояла вонь, как от сардин в масле — тот самый запах, который окружал Марго все последние дни.
Наконец Рэй встал на ноги и посмотрел вокруг. Бледная, застывшая от ужаса консьержка стояла в дверях, и Рэй сказал ей:
— Очнитесь. Вызовите «скорую» и полицию.
Около дома, на залитой весенним солнцем улице стоял мужчина и смотрел, как подъезжает «скорая». Он был небрит, серый костюм давно нуждался в чистке. Глаза у него были красные от недосыпа и алкоголя. Он подождал, пока не вынесли накрытое простыней тело и не стих вой сирены, а потом зашагал прочь, фыркая время от времени и безостановочно ища что-то у себя в карманах, как будто надеясь найти там завалявшийся окурок или даже пару монет.
Так бывало всегда после того, как ему удавалось затушить еще один яркий огонек этого мира, разгоревшийся слишком сильно. Тупая головная боль и дрожь в ногах. Но такая уж у него работа. Уравновешивать состояние мира, осуществлять социальную справедливость. За каждую наркоманку, умершую в своей лачуге, полной мусора, должна быть сорвана роза, цветущая в роскоши. Справедливость — просто справедливость. И кто-то должен за этим следить. Кто-то должен поддерживать равновесие.
Дойдя до Геральд-сквер, он остановился на тротуаре около витрины «Мэйси» и простоял там минут пять — десять. Наконец он увидел красивую, хорошо одетую молодую женщину, которая переходила улицу, толкая перед собой коляску, в которой сидел белокурый малыш. Он перестал фыркать, выпрямился и улыбнулся, глядя на нее.
Когда Рэй был в квартире Марго, он нагнулся и подобрал с пола маленькую пластмассовую брошку с цветком, упавшую с ее банного халата. С минуту он смотрел на нее, а потом опустил в карман. «Пусть что-нибудь будет на память о ней».