В стороне от больших дорог
Шрифт:
Я создал себе маленькую, но дружную группу. Я — режиссер, Лаврентьев — оператор, Идельсон — директор, Аня Ивантер — ассистент режиссера. Художникам я взялся работать сам. Продумав всю технологию производства фильма, поставил условие: дать нам в полное владение один из двух малых павильонов, постоянного осветителя, постоянного рабочего-плотника. И не вмешиваться в нашу работу. Сделаем фильм — покажем. Братуха мне верил, поэтому согласился. Мы начали работу.
Прежде всего, необходимо было решить две задачи. Во-первых, создать «природу севера», во-вторых, создать ночное небо и на нем различные формы полярного сияния, при этом в движении. Тут мне, между прочим, помогло то, что в блокаду, во время ночных дежурств
Начинать следовала с решения вопроса каким способом будем имитировать полярное сияние. От этого зависел масштаб макетов природы и «неба» со звездами.
В Арктическом музее отобрали и скопировали фотографии с изображениями различных северных пейзажей с заснеженными скалами, прибрежными поселками, кораблями на рейдах, скудной растительностью. Там же ознакомились с разновидностями полярных сияний.
Затем сконструировали и построили «комбайн», который мог бы создавать необходимый эффект сияний. Это был стол, на который ставились макеты северных пейзажей. За ним стояло «небо» из тугонатянутой на раму белой бумаги. Бумага должна была быть белой потому, что на нее должен падать свет, изображающий сияние. Спереди же, со стороны аппарата, «небо» в тех местах, где оно освещалось слабо, было почти черным. Но чуть светлее гор на макете.
В бумаге «неба» прокололи дырочки разной величины — звезды. За «небом» — подвешенная рама с беспорядочно натянутыми нитями. При медленном движении рамы, нити то тут, то там перекрывают дырочки и звезды «мерцают». Ну, а за рамой с нитями, в шести метрах находился прожектор, освещающий «небо» сзади, причем для равномерного освещения перед тем натянута калька.
Эффект сияния создавался подсветкой «неба» снизу через узкое длинное зеркало. Оно отражало свет прожектора наверх под очень острым углом. На пути света было три приспособления, превращающих ровное освещение в струистое, вырастающее и угасающее, меняющее форму. Струистость достигалась медленно движущимися навстречу друг другу стеклами самого низкого качества, волнистыми. Они разбивали свет на струйки. Эффект угасания и возрастания освещенности давал валик, на котором в беспорядке были наклеены комки рыхлой ваты. При медленном вращении валек давал меняющиеся формы теней. И, наконец, формы, ограничивающие сияние, достигались просто картонными кашетами, которые вырезали из луча прожектора нужный участок.
Все эти приспособления и рама «мигания звезд», приводилась в движение шнурами, сходящимися на маленькой лебедке и двигались всегда плавно и с любой скоростью.
Размер нашего «неба» был небольшой, примерно метр на полтора. Это определило и все остальное. Макеты так же должны были быть очень маленькими. Малый размер объектов съемок требовал, для резкости на нужную глубину, очень сильного диафрагмирования объектива, что, в свою очередь, диктовало очень замедленную съемку, не более одного кадра в секунду.
Макеты мы изготовляли (наше «изобретение») из подкрашенного в разные тона, расплавленного парафина. Когда он остывал, из него просто ножом вырезались необходимые формы.
Иногда, на первом плане, перед макетом, ставилось стекло с нарисованным на нем силуэтом. Это мог быть корабль, дерево или что-либо другое.
Для оживления кадров, применяли мы и вторые экспозиции. Так был кадр, в котором, для демонстрации древнего понимания сияний, мы сняли как сполохи света постепенно превращаются в сражающихся рыцарей в блестящих латах. Тут работали актеры-фехтовальщики, которых мы снимали сквозь стекло, замазанное вазелином. Один край стекла был почти чист, другой — сильно замазан, силуэты людей сквозь него были размыты. Стекло двигалось и формирование силуэтов людей из бесформенных пятен в отчетливые фигуры и обратно, происходило постепенно.
Почти все объекты съемок и почти вся техника, которую мы применяли, была сделана в нашем ателье, нашими руками.
В мультицехе делались только заготовки для мультипликации, без которой, конечно, было не обойтись. Картину закончили. Она получилась не в одну часть, как проектировалось, а в полторы.
Сценарий я сильно переделал, вторая часть позволила в титрах поставить двух авторов сценария. Режиссером значился я, оператором Лаврентьев, хотя снимали мы на равных, по моим разработкам.
На студии картину приняли «вне категории», то есть лучше, чем первая категория. В Москве дали первую. А я дал Братухе основание и дальше предоставлять мне режиссерскую работу.
Наступил новый этап моей деятельности — авторство и режиссура.
К сожалению, фильм «Полярное сияние» не только стал для меня экзаменом на право самостоятельно делать картины, но сыграл в моей жизни роковую роль.
Уже после того, как картину размножили и разослали по прокатным конторам, из Москвы пришло суровое письмо. Возмущались тем, что в фильме говорится: «… тайны полярных сияний разгадал и дал им физическое объяснение норвежский ученый Штермер». Неужели наши советские ученые не внесли никакого вклада в разгадку этого явления природы?
Налицо полное пренебрежение престижностью отечественной науки, типичный космополитизм… и т. д. В письме предлагалось изъять из всех экземпляров фильма эту вредную фразу, дискредитирующую нашу страну.
Пришлось срочно переозвучить порочную мысль, заменив имя Штермера общей фразой: «… ученые разгадали…».
Копировальная фабрика отпечатала в нужном количестве кусок картины с новой фонограммой и во все прокатные конторы разослали эти вставки с предписанием от такого-то до такого-то старта старое вырезать и вклеить новое. А на меня на много лет повесили ярлык — «космополит». Я стал, в глазах руководства, человеком идеологически неустойчивым, чуждым патриотизма, человек, которому нельзя полностью доверять.
К этому времени Братуху на посту директора студии сменил Чигинский, человек очень умный, талантливый режиссер, но, в силу некоторых черт своего характера, плохой директор. Его «царствование», к счастью, недолгое, было для студии разрушительным. Под предлогом «инакомыслия» со студии изгонялись талантливые люди, такие, например, как Николаи. Чигинский сразу усмотрел в ярлыке, навешенном на меня, хорошую возможность убрать с дороги еще одну фигуру, способную подорвать его авторитет. Он несколько лет держал меня «в черном теле», в состоянии постоянном неуверенности в своем будущем. На одном из общих собраний, он сказал такую фразу: «Пока среди нас есть „Клушанцевы“, надо быть бдительными…».
Меня спасало только то, что среди картин, включенных в план студии, всегда были такие, которые можно было снять только путем технически сложных или комбинированных съемок. Кроме меня, никто за эти картины не брался. А я брал и делал. Поэтому меня «терпели».
В таком положении «крепостной актрисы» я проработал несколько лет.
Что касается цеха комбинированных съемок, то он продолжал работать. Я по-прежнему считался его техническим руководителем. Начальником был Кресин. Тот самый Кресин, который одно время, перед войной, был заместителем директора студии, а до этого, работая на разных руководящих должностях, очень много сделал для становления советской кинематографии. К нам в цех он пришел из-за того, что постарел и более крупная работа была ему уже не под силу. Работать с ним было легко и приятно. Он очень помог цеху. Благодаря ему, к нам стала поступать новая техника. По моим чертежам были изготовлены новый большой станок для дорисовки и других станковых работ, машина оптической печати с удобной регулировкой и электромеханическим приводом для обоих аппаратов и множество более мелких технических приспособлений.