Шрифт:
Город – О!..
«Бесконечная, плоская как стол равнина. Всюду пески, там и сям солонцы, полынь, саксаул, караваны верблюдов, ветры, палящий зной летом и невыносимая стужа зимой… – писал об Оренбурге в 1890 году писатель Владимир Кигн-Дедлов, – С вокзала нас везет извозчик странного вида. Странен он сам, потому что он – татарин, странна его беспокойная, плохо выезженная лошаденка киргизской породы; но странней всего экипаж: маленькая долгуша на дрогах. Путь к гостинице идет пустынной песчаной площадью, на далеких окраинах которой виднеются дома. За площадью налево, среди соснового сада, окруженного высоким каменным
Странное дело – память. Что-то укладывается в ее копилку на самом заметном месте, а что-то прячется глубоко, в потаенной глубине. И только чудо способно оживить нечто забытое, какая-то случайная деталь, случайное фото.
***
Оренбург. Награда моя и грусть! Здесь, где стоит ныне гордо Петр, мы когда-то тащили с другом бредень, сбежав со школы на рыбалку. А за десятки лет до меня маленький Лева Бураков: «Уходили с Урала до того, как садилось солнце. Боялись возвращения лихорадки. Она и так истерзала нас. На дворе жарища, а тебя бьет будто током, на койке чуть ли не на метр подскакиваешь, а зубы лязгают так, что на соседней улице слышно.Малярия пришла вместе с войною. Озера заливали нефтью – это чтобы комарье извести. В школе насильно давали противный зеленый акрихин. Но малярия не сдавалась. Притихнет, а сырым вечером вдруг ка-ак схватит!» (Л.А. Бураков. «Фантик от счастливого детства». Повесть).
***
За воспоминаниями о школьных походах на Урал листаю подборку фотографий об Оренбурге дальше. Цветные, художественные, исполненные на современной технике. Разве мы, мальчишки, могли мечтать о таком качестве? Мой первый фотоаппарат подарил мне дед. Это была пленочная «Вилия-авто», подобранная женской резинкой от волос, чтобы крышка самопроизвольно не открывалась. И резинка встает перед глазами, вырезанная из велосипедной камеры – неаккуратная, с пляшущими краями. Первая попытка самостоятельно проявить пленку увенчалась полным фиаско. Весь негатив, самопроизвольным способом слетевший со спирали, попросту слипся в проявителе и фиксаже. Отец открыл бачок первым, посмотрел, вздохнул и изрек: «Бракодел».
***
Мой дядька испытывал много насмешек в свой адрес, так как работал в Советской милиции. Стандартные шутки про то, что в каждой семье не без урода, он вынудил себя научиться пропускать мимо ушей. Тучный, тяжелый, дядька мог у всех на глазах поглотить огромный таз пельменей. Но, при этой гастрономической страсти он просто люто и паталогически ненавидел лук. Бывало, когда хотелось, чтобы еды досталось вдоволь семье, мы нарочно сливали ему, что «бабушка втихаря сунула в фарш три луковицы». Подобного было достаточно, чтобы родственник к прекрасной еде не проявлял никакого интереса,а мы сами наедались от пуза.
В памяти возникает салон автомобиля «Победа». Сижу ребенком на заднем диване машины и придерживаю руками две фляги с помоями. За рулем отец. Везем корм поросятам, которых завели у бабушки в частном дворе. Свиньи – животные смышлёные, прекрасно дрессируются. Весь околоток любил наших хрюшек, которые на бис с удовольствием исполняли весь собачий набор от «сидеть», до «аппорт». Вот и возили мы нашим импровизированным циркачам корм из ближайшего детского сада – все, чем привередничали тамошние дети.
Едем. Во флягах мерно плещется сносное пойло, ударяя кусками размокшего хлеба о стенки. Смотрим, наш дядька стоит у дороги – автобуса ждет. Грех не подбросить. Садится на переднее сиденье возле отца, а я ему с ходу:
– А вы, наверное, помои есть не будете?
А он, машинально:
– Почему?
– Да они с луком, – отвечаю.
Надо сказать, что отец едва удержал руль – нас обоих одинаково трясло от смеха.
***
В начале девяностых стало совсем плохо с реактивами для фотографий. Мы каким-то чудесным образом раздобыли телефон человека, способного продать трехсотметровые бобины с военной фотопленкой. Скинулись, купили. Доставали с большим трудом порошки: фенидон и гидрохинон. На аптекарских весах по особым рецептам вывешивали зелья – готовили мягкие, контрастные проявители.
Зарядить с бобины кассеты на 36 кадров было особым мастерством. Полная темнота. Засветить разом всю пленку – дело нехитрое, но смертельно нежелательное. По правую руку в ряд – катушки, бобина на коленях, ножницы – под коленом. Все наощупь. Прильнёшь языком к краю ленты – прилипает к языку. Ага, понятно! Это сторона внутренняя – ракорд надо этой стороной ставить. Руками берешь пленку только за края перфорации – иначе отпечатаешь пальцы на изображениях. Режешь в темноте, потами исходишь.
И прятали друг от друга «кровянку», когда у коллег депрессии случались. «Красная кровяная соль» – это порошок, используемый для осветления негативов или отпечатков. Содержала цианистый калий. Поэтому иногда прятали от греха.
***
Как много может подарить хороший снимок – и радости, и сентиментальной грусти. Спасибо каждому, кто снимает. Спасибо тем, кто любит и дорожит фотографией!
***
«Оренбург – совсем европейский город, и притом премилый, даже красивый, – отмечал Владимир Кигн-Дедлов, – Лучшая его часть вся застроена приветливыми каменными домами в два и три этажа. Много казенных зданий. Два корпуса, институт, больницы, присутственные места таковы, что их не совестно было бы поместить и в Петербург… Громадные гостиные дворы, где самое настоящее купечество торгует какими угодно товарами, от подержанной мебели до шелков и бархатов. Несколько типографий, местная газета, афиши, объявляющая о приезде оперной труппы, которая оказалась вполне приличной, – чего же вам еще!.. Я сразу воспрял духом и принялся усиленно знакомиться с Оренбургом. Чем больше я знакомился с ним, тем больше он мне нравился. Азиатские его черты, которые до того наводили на меня уныние, теперь только прибавляли прелести и новизны».
Боль
Опять дождик. Старая плотинка, не успев просохнуть после вчерашнего ливня, впитывает новые струи. Чертова слякоть! Хлюпанье под ногами раздражает слух. Вот обидно, вчера только прикрепил новые погоны на рубаху. Теперь их покорежит от влаги и они потеряют весь свой крутой вид.
– Пароль? – доносится из-за двери.
– Замена, сколько ног тебе выдернуть? – почти кричит в закрытую дверь Фикса.
Скрипя, металлическая калитка открывается.
– Как дела, замена?.. в целом?..– переступив порог спрашивает Фикса, умудряясь правой рукой сжимать трудовую Володину руку, а левой стряхивать воду с промокшей фуражки.
– Служу, – отвечает молодой и смеется.
– Замена, я очень злой и голодный, – грубо заявляет дембель.
– Сейчас разогрею фламинго под ананасовым пюре…
– А я еще промок! – почти кричит Фикса, приблизив свое лицо к лицу Вовы.
Последний, растерявшись, переминается с ноги на ногу. Старый мгновение наслаждается сконфуженностью молодого и, по-доброму рассмеявшись, добавляет:
– Служи…
***
Сержант, распевая что-то про "губ твоих холод", вваливается в бойлерную.