В стране чистых красок
Шрифт:
Наши любовные отношения переменились; да разве могло быть иначе? Теперь мы с Ланеей пребываем в «риотисе» – любовных отношениях, начисто лишенных сексуальности, – и бедняжка Ланея стыдится встречаться даже с друзьями.
Я, может быть, и хотел бы, но просто не в состоянии сейчас испытывать к ней больше нежности и любви. Когда человек находится в одном из наивысших любовных состояний, он не в силах должным образом сочувствовать кому-то, пребывающему на более низкой стадии любви. Не хочу показаться бессердечным, но я ведь действительно сейчас пребываю со своими друзьями в отношениях «дороман», и это захватило меня целиком.
Скорее всего на Земле «дороман» назвали бы гомосексуализмом и, конечно же, подавляющее большинство гетеросексуалов его осудило бы. Но подобные односторонние оценки на Калдоре попросту невозможны. Калдорианцы также по большей части гетеросексуалы (как и должно быть по законам биологического развития), но это никогда не служило для них поводом для превосходства.
Я бы очень хотел должным образом описать те замечательные отношения, что существуют внутри нашей любовной группы, ибо они не похожи ни на что другое. Впрочем, нет, они, разумеется, похожи на все прочие виды любовных отношений, существующих здесь, поскольку здешние жители ни в коей мере не отягощены вековой социальной предубежденностью.
Порой меня удивляет, как это я, землянин, сумел так быстро адаптироваться к столь сложной системе различных типов половой близости. Видимо, лишь благодаря тому, что здесь все считается НОРМАЛЬНЫМ, а человеку вообще свойственно воспринимать нормы того общества, внутри которого он существует.
Но, так или иначе, все это очень здорово! Я буду жалеть о ритуальном табу на сексуальные отношения (за исключением чисто религиозных), характерном для Праздника Перехода.
По этой стране легко идти пешком – плавно вздымающиеся холмы, короткая трава, редко растущие деревья. Даже солнце проявляет к нам доброту: светит умеренно и не дает ночам слишком охлаждать воздух. Дерних говорит, что вскоре климат на планете переменится в худшую сторону, а дающий жизнь бог Солнца, столь почитаемый в этом регионе, уступит место куда более яростному божеству.
Однако и мы тоже становимся сильнее и выносливее, день за днем продолжая свой поход. Подошвы моих ног уже совершенно задубели, а плечи давно привыкли к тяжести рюкзака.
Я продолжаю делать записи не по собственному желанию, а исключительно из чувства долга. Мне лично они кажутся совершенно бесполезными! Я не могу припомнить ни одного существенного события, которое вообще стоило бы описывать в дневнике. Праздник Перехода, например, когда-то, видимо, казался мне весьма значительной вехой, но теперь воспоминания о нем практически стерлись в моей памяти, за исключением отдельных, похожих на яркие вспышки эпизодов, мысли о которых скорее раздражают, чем радуют.
Я просил остальных помочь мне восстановить в памяти это событие. Но они прямо-таки хамски высмеяли меня и заявили, что помнить стоит только то, что полезно с практической точки зрения.
Сперва им вообще очень не нравилось, что я веду дневник. Они боялись, что я могу вмешаться в их жизнь, призвав на помощь некие сверхъестественные силы. Особенно сердился и огорчался Грандинанг. Однажды он даже попытался сжечь мой дневник – попытка, правда, была довольно нерешительной, как и все, что он делает. В тот день меня спас Дерних: он заявил, что я поцелованный богом летописец и сочиняю что-то вроде героического эпоса, посвященного нашему великому походу. Когда-нибудь, сказал Дерних, эти песни станут исполнять при массовом скоплении народа, и мы, их герои, прославимся навек.
Не знаю, верил ли он сам в то, что говорил, но благодаря ему отношение ко мне совершенно переменилось. Теперь каждый вечер меня заставляют писать и еще проверяют, обо всех ли «подвигах» я успел услышать и упомянуть.
В памяти моей сохранилось лишь несколько разрозненных эпизодов, связанных с тем Праздником, но я почти уверен, что тогда происходило нечто исключительно важное. И еще, по-моему, это нечто было весьма неприятным. Или скорее чудовищным.
Я помню, что все мы приняли какое-то снадобье. Это был обязательный с незапамятных времен ритуал. Всем раздали какой-то корень, мы его вымыли, нарезали и потом долго жевали. Еще, помню, у нас были такие специальные шелковые мешочки, в которые мы сплевывали непрожеванные грубые волокна. И все ужасно веселились насчет того, как забавно принимать наркотик. А потом Элиаминг вдруг стал серьезным и сказал, что наркотик принимать вообще не обязательно; это вовсе не священный ритуал, а просто средство, призванное снять напряжение у тех, кто участвует в торжестве. И еще он сказал, что действие наркотика рассчитано часов на сорок и в этот период, как известно, могут возникать слабые галлюцинации, особенно в пиковый момент воздействия снадобья на человеческий организм, но это вполне поддается контролю, и полная дезориентация и потеря памяти случаются крайне редко.
Элиаминга вечно интересуют подобные тонкости. Он даже заранее обсудил с врачом, как прием подобного наркотика может сказаться на моем организме землянина. Врач предположил, что поскольку мой организм прекрасно справляется с любой местной пищей, то скорее всего никакого особого вреда не будет и от данного средства. Но если, прибавил он, у меня возникнут какие-то сомнения или страх, я должен от приема наркотика отказаться.
Никаких опасений у меня не возникло. И наркотик я принял вместе со всеми.
Дальше у меня в памяти полный провал. Помню только, как мы оказались в каком-то странном месте, где без конца вспыхивали яркие цветные огни. От этих вспышек у меня разболелась голова, особенно раздражали красные. Через какое-то время вспышки стали обретать конкретные формы. Сперва они сгустились в облака, затем превратились в колонны, и, наконец, перед нами возникли обнаженные и совершенно безликие человеческие фигуры, пылавшие, как факелы. Их яркое свечение продолжало терзать мои глаза, и я, видимо в целях самозащиты, тоже в итоге превратился в пульсирующий разноцветный источник света.
По-моему, это все-таки была галлюцинация.
Затем наступила темнота, и я услышал мужской голос – мне кажется, Дерниха (хотя он это отрицает):
– Разумеется, откуда тебе было это знать! И конечно же, мы никак не могли тебе рассказать об этом.
– Но теперь же рассказываете, – возразил я.
– Нет. Я ничего не рассказываю – я просто придаю реальную форму тому, чему твоя душа научилась путем превращений.
– Мне бы следовало догадаться об этом раньше! – с горечью заметил я. – Это же было совершенно очевидно. Нужно было лишь проявить должное внимание.
– Это все равно не помогло бы тебе.
– Я понимаю, – сказал я со слезами на глазах. – И все-таки жаль, что я этого не знал!
Странный разговор, и, похоже, он происходил где-то в лимбе. Он отчетливо запечатлелся в моей памяти, но я понятия не имею, что именно мне так нужно было знать раньше. Дерних уверяет меня, что никакого разговора не было вообще. Все остальные стараются никогда о Празднике даже не вспоминать. Вообще ни о чем ином, кроме реальной жизни и связанных с нею трудностей, разговоров не ведется.