В стране райской птицы. Амок.
Шрифт:
… Мать Саку жила у Мапу на положении не то жены, не то невольницы. После того как ее поймали и как она потеряла вслед за мужем еще и сына, она не хотела уже никуда убегать, привыкла и жила тут не хуже, чем дома.
Когда ее позвали и подвели к сыну, она не хотела верить своим глазам. Он совсем не был похож ни на того двенадцатилетнего мальчика, каким она его помнила, ни на этих юношей, его ровесников. Все в нем, особенно одежда, было чужое, от белых.
Но стоило Саку обнять ее и сказать на их родном языке: «Мама! Как я рад, что мы
Вышел Мапу, высокий, плечистый мужчина со страшной головой, так заросшей волосами, что нельзя было различить, где кончается шевелюра и начинается борода. Прическа его была украшена перьями какаду и райской птицы, горящими, как жар, а на груди, кроме собачьих и кабаньих зубов, висели еще и человеческие. На обоих плечах виднелись широкие шрамы — тоже своеобразное украшение: мальчикам разрезают кожу и некоторое время не дают затянуться. На теле навсегда остаются эти почетные, широкие и глубокие рубцы.
Он удивленно посмотрел на Саку и обратился к его матери:
— Так это твой сын, что тогда убежал? Не может быть!
— Я жил у белых и многому научился, — сказал Саку, видя, что Мапу недоверчиво осматривает его костюм.
— И с громом обращаться умеешь? — спросил Мапу.
Саку догадался, о чем говорит вождь, и сказал:
— Умею, но они научили меня никого не убивать…
— Как это никого? И врагов? — перебил Мапу.
— И врагов нужно любить. Бог, высший дух, который стоит над всеми нами, велит, чтобы люди любили друг друга.
— А если враг станет тебя бить?
— Подставь ему другую щеку, как сказал наш великий учитель Христос, — с чувством произнес Саку, возводя глаза к небу.
Окружающие удивленно посмотрели друг на дружку, а у вождя мелькнула мысль, уж не сумасшедший ли перед ним. А может быть, белые нарочно подослали его, чтобы он тут уговаривал всех не сопротивляться, быть покорными и любить врага даже тогда, когда он бьет тебя?
— Тебя этому белые научили? — сурово спросил Мапу.
— Из их уст услышал я божье слово, — смиренно сказал Саку.
— Ну, а сами они не убивают, подставляют другую щеку? — насмешливо спросил вождь.
— Не все выполняют веления бога, но нужно молиться, чтобы он смягчил их сердца.
— А ты можешь помолиться, чтобы их сердца смягчились и они не душили нас?
— Не всегда до бога доходит наше слово. Но, конечно, я должен молиться об этом, — сказал миссионер.
При этих словах Мапу повеселел. Ничего, парня можно использовать! Он помолится, как его там научили, — и враг смягчится, подобреет.
— Ну, а можешь ты помолиться своему богу, чтобы и Мукку стали добрее? — спросил он снова.
— Все люди равны перед богом, — ответил Саку, — и со всеми он может сделать что захочет, будь это белые или черные.
У хитрого Мапу тотчас возник остроумный план: вот этот чудак помолится, Мукку станут мягкими и покорными, а он тогда — цап! — и приберет их к рукам. Это будет даже почище «грома».
Что белые сильнее всех, что они владеют и громом, и огнем, и водой, — это всем известно. Но никто не знает, как они достигли этого. И вот, к счастью, явился человек, который прошел всю науку белых, который знает, как говорить с их богом, — разве может кому-нибудь еще повезти так, как роду Какаду?
И вождь пожелал, чтобы день встречи был отмечен торжеством. Мапу хотел привлечь на свою сторону этого необычного человека, который владел могуществом белых и в то же время был свой.
На полянке, поодаль от деревни, разложили костры, приволокли несколько свиней и еще больше собак, которые считаются тут лучшим лакомством. Папуасские собаки небольшие, с короткой гладкой шерстью и торчащими ушами. Они тихие, несмелые, никогда не лают, а только воют. Питаются они главным образом вегетарианской пищей, причем предпочитают кокосовые орехи. Должно быть, поэтому и мясо у них немного вкуснее, чем у наших собак.
Принесли вареных бобов, таро, ямсу, лепешек из плодов хлебного дерева, которые пекутся на горячих камнях.
Саку тем временем имел возможность поговорить с матерью. Но, несмотря на десятилетнюю разлуку, говорить им было не о чем. Мать ничего не могла сказать, кроме того, что она живет у Мапу, а как ей живется — она и сама толком не знала, потому что судьба папуасской женщины всюду одинакова.
Саку со своей стороны начал было рассказывать о своей жизни, о том, как он учился, а главное, о христианской вере, но скоро заметил, что мать ничего не понимает и даже не слушает его. Да и вообще она смотрела на него с каким-то страхом.
Разумеется, он и сам знал, что сразу «спасти душу» матери нельзя, что придется долго, постепенно исцелять ее.
Между тем люди готовились к празднику, цепляли на себя все, что только можно.
Почти у каждой женщины на плече красовалось белое пятно, будто от старой болячки. Эти пятна — такое же украшение, как рубцы у мужчин.
Девочке лет тринадцати как раз пришло время украситься таким пятном. Мать взяла маленький горящий уголек и положила его дочери на голое плечо. Девочка застонала, сжала зубы, чтобы не закричать от боли, но стояла на месте. Она должна была терпеть до тех пор, пока уголек не превратится в золу. А чтобы он не потух, мать дула на него…
Проходя мимо, Саку увидел эту сцену, не выдержал и сбросил уголек.
— Что ты делаешь? — сказал он женщине. — За что мучаешь ребенка?
Женщина посмотрела на него, как на безумного, и разразилась бранью. Девочка тоже была недовольна.
Но женщины наряжались только, как говорится, за компанию. Все равно они не имели права участвовать в празднике. Все торжества совершаются без них. Как мужчины, так и сами женщины с детьми совершенно уверены, что стоит им не то чтобы явиться на праздник, даже только взглянуть на торжество издали, — и тогда непременно быть беде.