В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Испытания. Том 1
Приключения
: .Шрифт:
Часть 1. Вальпургиева ночь
Глава 1. Платон
– Смотри, вишня расцвела… – сказала Катя, приподнявшись на цыпочки возле окна, чтобы открыть форточку, недовольно скрипнувшую от её прикосновения.
– Значит, май будет тёплым, – сказал я, подойдя.
Теперь я могу подойти вот так близко и не думать, что не могу себе этого позволять. Потому что я так близко, как никто ещё с нею не был. Как никто не был со мной. И Катя даже не знает, какая долгая мечта исполнилась у меня сегодня. Она исполнила мою мечту.
Действительно, за стеклом, уже по-летнему вымытым, кривовато-волнистым
Катя засмеялась над моими словами:
– Ничего не значит, может и холод быть. И даже снег…
– Может, конечно… у нас тут снег в любое время года – обычное дело.
– Мне-то не рассказывай, я здесь выросла, – засмеялась Катя, поворачиваясь ко мне. – Хотя родилась, если верить маме и бабушке в раю, полном солнца, сладких и сочных фруктов. Даже не верится.
– Ты никогда не была там?
– Никогда. С годовалого возраста.
Вообще-то это странно, что она росла здесь. У неё экзотичная южная внешность, которая выделяла её из всех, когда я впервые увидел её пять лет назад на улице, в моей голове пронеслось: «Шемаханская царица». Вот именно такое действие она и произвела на меня в тот первый раз. Это было на третий день после переезда сюда, в этот Кировск…
Мы переехали сюда из Ленинграда. Да-да, в Кировск из Ленинграда… вот, спрашивается, куда можно вообще переехать из Ленинграда?! Тем более в этот забытый Богом Кировск, на берегу небольшой медленной сонной, почти как Лимпопо реки, только без мартышек, зато с галками и воронами, осенью устраивающих гвалт и шабаши… Но так случилось, что я, шестиклассник, моя сестра, после первого класса, и наша мать, которая была известной, даже знаменитой на весь Ленинград журналисткой, и даже писательницей, уволилась и уехала сюда, в Кировск, который, по-моему, существовал где-то за пределами вселенной… Потому что в Ленинграде были улицы, дома, каналы, красота, дворцы и театры, прекрасная полноводная черноглазая северянка Нева, Финский залив с ветрами и штормами, наводнениями, сам простор и воздух имперской столицы…
А в этом Кировске… бывали только белые ночи, как и в городе, где я родился. Это теперь я знаю, что мама переехала сюда не из непонятных мне амбиций, но потому что просто иначе невозможно было поступить. Теперь я знал, что, оказывается, скандал снёс карьеру матери в пропасть и всё, что оставалось, это уехать куда-нибудь, скрыться…
Теперь знаю, последний год знаю: оказалось, что у нашей матери случился скандальный роман, как результат – развод и необходимость бежать и прятаться. Отец, кстати, переехал с нами, хотя и жил отдельно после того переезда. С нами троими, с матерью, со мной, и сестрой, которую, как оказалось, мать родила от другого… я не знал, кто это, и моя сестра до сих пор не знала, что она не дочь нашего отца. Я знал, что он вепс, а раньше я не знал и что это значит, но и не более, ни имени, ни кто он, ни откуда взялся на нашу голову. И это мне сказал кто-то, я даже не помнил кто, кажется, кто-то посторонний.
А ведь, когда Танюшка только родилась, родители стали очень близки, до того всё время ссорились, я не понимал из-за чего, теперь, вспоминая, знаю, что всему виной была ревность, мать всё время подозревала отца, возможно, заставала, доподлинно я не знаю, но это представляется мне возможным, иначе, отчего ей было так уж бесноваться? И вдруг появилась Танюшка…
Именно так мне и показалось, что Танюшка появилась вдруг. Я не помню, ни как её ждали, хотя покупали, наверное, какие-нибудь кроватки-коляски, распашонки, всю эту ерунду, что стояла и висела после в нашей большой квартире, во дворах Фонтанки. Я тогда не ценил этого и не думал, не знал других городов, ну, кроме ещё Ялты летом. Я думал, все живут, как я, в большой пятикомнатной квартире, с бабушкой и дедом, домработницей Асей, котом и толстой, одышливой рыжей собакой.
И столько досадной суеты вызвало появление моей сестры в жизни нашей семьи, что меня это злило и заставляло чувствовать себя брошенным и одиноким, потому что все занимались только ею и говорили только о ней. Даже мои отличные оценки, похвальный лист за первый класс, потом за второй и третий были вроде чем-то обычным, будто от меня ничего иного и не ждали. Иногда мне хотелось наполучать двоек, и перетянуть их внимание к себе, но… Из этого ничего не выходило, я успел привыкнуть быть лучшим в классе.
А моя сестра болела, её возили к профессорам в Военно-медицинскую академию, в Павловский мединститут, потом в Москву. Обнаруженный порок сердца оперировали, потом были санатории, наблюдение врачей, с тех пор она выправилась, но по привычке все смотрели на неё, как на ту, кому необходима особенная забота и внимание.
И единственное, что было хорошо в появлении Танюшки на свет, это то, что родители перестали ссориться, она скрепила их, всю нашу семью, объединила и стала своеобразным голубем мира.
И так было почти восемь лет, пока вдруг не грянул гром. Началось, правда, всё с того, что умер дедушка Валентин Александрович, носивший пенсне на чёрном шёлковом шнурке, и куривший папиросы в длинном мундштуке, он был депутат Ленсовета. Дома он всегда надевал шёлковую куртку с пояском-шнурком, потому что так было «положено», а на ботинки на улицу надевал галоши. Не успели мы его похоронить возле множества могил наших родных, о которых я только слышал рассказы и видел фотографии, тёти-дяди, прабабушки, почти у всех даты на могилах оканчивались 1941-42-м годами, и я знал, что здесь на памятниках только их имена и эти даты, но похоронены они были в братских могилах на Пискарёвском.
И как-то очень быстро за ним умерла и бабушка Вероника Георгиевна, малюсенькая, носившая крошечные туфельки с пряжками, мне казалось они впору какой-нибудь кукле, но не настоящей женщине. Она не курила, как дед, не вынимавший мундштука изо рта, пахла загадочными густыми духами и розовой пудрой, всегда красила губы помадой цвета «пепел розы», даже дома и укладывала короткие седенькие волосы идеальными волнами.
Она не любила вспоминать о войне и, тем более о блокаде, на все мои вопросы отвечала коротко, хмурясь и отворачиваясь, и чаще уклонялась, бледнея. Дед воевал, а бабушка оставалась в городе. Она похоронила двоих детей, сестёр, брата и мать, отец, то есть мой прадед, погиб ещё при первой бомбёжке. Бабушка выжила единственная из всей когда-то большой семьи. Моя мама родилась в первый послеблокадный год, потому что раненый дед на фронт уже не вернулся, нога у него не гнулась, но он хромал как-то с достоинством, а левая рука, изуродованная ранением, тоже плохо действовала.