В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Испытания. Том 1
Шрифт:
– Она хорошая девчушка, весёлая, – сказала Катя. – В классе всегда, будто солнечный свет при ней.
Но мне вовсе не хотелось говорить о Танюшке, поэтому я заговорил о погоде, о том, что в этом году на удивление тёплая весна. А весна, действительно, в этом году началась как никогда дружно: очень быстро растаял снег, обычно лежит до первомайской демонстрации, и земля, оттаяв, наполняла потеплевший воздух возбуждающими ароматами. От Кати никогда не пахло духами, я позднее узнал, что это вовсе не потому, что она их не любит, а потому, что пользоваться теми, что могла достать, не хотела, а настоящих, французских здесь, в нашем Кировске было
Мы дошли до её дома за этими разговорами о весне, о предстоящем лете и планах на него.
– Смело ты наметил, – сказала Катя на мой рассказ о том, куда я намерен поступать. – Журфак МГИМО это я вам доложу… Почему не в МГУ?
– Хочу международником работать. Как Михаил Таратута, или Александр Бовин, – засмеялся я, хотя вообще-то я не шутил, но одно дело мысли и совсем другое, когда вслух говоришь, о чём мечтаешь, сразу, будто какая-то наивная глупость.
– Вот как ты задумал, значит? На международника идеальная характеристика нужна.
– Я знаю, – сказал я, думая совершенно о другом.
– Знаешь, а со шпаной местной якшаешься, – Катя покачала головой, будто вспомнив свою роль учительницы, а я смотрел, как замечательно блестят её чудесные волосы в свете вечерних фонарей, от ресниц падает густая тень, скрывая глаза, зато зубы в усмешке белые, как ни у кого в этом городе…
…а губы тёмные, и оказались мягкие, и сладкие как сливовые карамельки…
Она отпрянула от неожиданности, оттолкнув меня в грудь.
– Олейник! Да ты… ты… вы, что себе позволяете?! – задыхаясь и роняя сумочку, воскликнула, почти взвизгнула она. И бросилась от меня прочь к своему подъезду.
А я, стоя на ватных ногах, и радостно задыхаясь, поднял сумочку, вот и отлично, теперь железный повод снова увидеть её…
Глава 2. Разбившиеся мечты
Я вбежала в подъезд, и, задыхаясь, прижалась спиной к двери, словно боялась, что он последует за мной. Вокруг большой лампочки висящей под потолком, казавшейся мне сейчас какой-то слишком яркой, жужжа, кружилась большущая муха, то стукаясь о стекло, то снова взлетая и продолжая басовито жужжать. Вдруг я увидела густую пыль на паутине под потолком, давно не красили подъезд, весна, к Первомаю придут, и скамейки во дворе покрасят, и качели, и кирпичи, что огораживают клумбу, цветы посадят, вырастут к осени длинные, бледно-розовые и белые, никогда не знала названия…
Я стояла и думала, вот хожу тут каждый день и не вижу, ни паутины этой не замечала, ни того, какая большая тут у нас, оказывается, лампочка, и муха, откуда, спрашивается, взялась, только три дня, как последний сугроб дотаял, дворник раскидал его по асфальту, и даже луж от него уже не было. Да, тепло стало, вот и мухи проснулись…
Тепло… и губы у него такие оказались тёплые, тёплые… и мягкие… такие мягкие… и прижал он их к моим так мягко…
И пахнут славно, не то, что у Олега, жёсткие, сухие, горькие от табака, и целоваться он совсем не умеет. А этот, мальчишка, сопляк-десятиклассник, но от его прикосновения, продлившегося всего-то миг, наверное, меньше двух секунд, сердце до сих пор не может выровнять бег…
Я его знаю уже два года, когда пришёл ко мне в кружок заниматься танцами, целую ватагу приятелей привёл, неуклюжих и дурных, но они очень быстро исчезли, а Платон остался. Я понимала, что он влюбился, как всегда влюблялись все. Но что мне был какой-то мальчик? Пусть и рослый, как этот, с яркими голубыми глазами, очень светлыми, северными, как у всех в этом туманном городе. Дожди и туманы здесь с мая по октябрь, а с октября по май – снег…
Я и не заметила, как он за два прошедших года вырос и превратился в какого-то редкостного красавца. И поняла это только сейчас, вот в эти минуты, когда стояла и не могла заставить себя двинуться вверх по лестнице. Что это со мной? Влюбилась я, что ли? Как это глупо. Совсем это некстати, и как глупо, ужасно глупо! Олег сделал мне предложение всего два дня назад…
Два дня назад… Я пришла домой, мама, вопреки обыкновению, была дома, сегодня не было дежурства, а так она вечно пропадала в роддоме, который я ненавидела с детства, когда это слово в моей голове превращалось в жуткое чудовище, смесь медведя, почему-то с чёрной шерстью, и змея или дракона. И этот «роддом» похищал у меня маму каждый день с утра и до вечера, и два, а то и три раза в неделю ещё и на всю ночь. Так что я не могла не ненавидеть его… Может быть, если бы мама взяла меня на работу хотя бы раз, я изменила бы своё мнение…
Мы с мамой жили здесь, в Кировске одни, бабушка Юлдуз, мамина мама, умерла, когда я училась в шестом классе, и с тех пор в нашем доме, пропахшем старыми книгами, мы с мамой остались вдвоём. Она не приводила мужчин, и, думаю, их у неё и не было, настолько пренебрежительно она говорила о них всех, весь её мир был миром женщин: женские болезни, рождения детей, мужчинам там не было места. Так считала мама. Понять её было легко, отец бросил нас, вскоре после свадьбы, думаю, жениться его вынудили, потому что должна была появиться я, но долго это продлиться не могло… Я никогда не видела его, алименты приходили исправно и мама откладывала мне «на книжку», все откладывали «на книжку», а бабушка ещё и собирала на страховку, по шесть рублей в месяц, к моему совершеннолетию собралось бы 500 рублей, но этому случиться было не суждено, бабушка умерла, страховка так и не была выплачена, а скопившиеся таким образом деньги, наверное, пропали.
Мы переехали сюда из Ташкента, после землетрясения, в котором погиб мой дед, разрушилась квартира, в которой мы жили, и было потеряно всё имущество, осталось только то, в чём выскочили. Сначала мы приехали в Москву, но там ютились в одной комнате коммуналки у родственников, и, когда представилась возможность поехать в этот городок в Псковской области, где маме как акушеру-гинекологу пообещали место заведующей роддомом в районной больнице, и прилагающуюся квартиру, мы тут же переехали. Я этого, конечно, не знала и не помнила, потому что в 1968 году, когда мы оказались здесь, мне было три года…
И хотя я не помнила своей родины, и Кировск должен был стать мне родным, но, почему-то я этого так и не чувствовала, потому ли, что я была непохожа на всех остальных детей в детском саду, а потом в школе, или потому что мама и бабушка почти каждый день вспоминали Ташкент, Узбекистан, который я никогда не видела, потому что там у нас никого не осталось. И у меня всё время было чувство, что мы здесь временно.
С раннего детства я была влюблена в балет, после того, как впервые увидела фильм-балет «Ромео и Джульетта», с Улановой. Мне было года четыре, мы смотрели его в кинотеатре, и я вся наполнилась чудом, увиденным на экране, лёгкостью, волшебством танца. И решила, что ничего больше не может быть в моей жизни, кроме танца. И потому я заставила бабушку водить меня в хореографический кружок.