В субботу рабби остался голодным
Шрифт:
Рабби улыбнулся.
— Подумайте об этом. — Додж пододвинул свой стул поближе. — Я уверен, что это даже поможет разрешить вашу маленькую проблему с конгрегацией.
— Каким это образом?
— Как я слышал, вы запретили им строить некую дорогу, а они все равно собираются ее строить. Если вы при этом присутствуете, не имея возможности вмешаться, это ставит вас в довольно неловкое положение, так ведь? Но если вы в это время находитесь в Алабаме, то совершенно очевидно, что вы не могли ничего сделать. А когда вернетесь, у вас будет такой престиж, что вам уже легче будет
— Если он вернется.
— Что вы говорите, Мириам? А, я понимаю, о чем вы. Вы имеете в виду опасность. Но она на самом деле меньше, чем вы думаете, по крайней мере для нашей группы. В нас легко будет узнать священнослужителей, духовных лиц. Мои ребята — и католики, и лютеране, — мы все будем в пасторских воротничках, а раввины, насколько я знаю, должны быть в ермолках… Как вы их называете?
— Кипа.
— Вот-вот, на каждом раввине будет кипа и, думаю, молитвенная накидка.
— Талес?
— Точно. Даже если им неизвестны все эти регалии, они поймут, что это как-то связано с религией. Ну, инциденты, я думаю, будут. Но по сравнению с возможностью принять участие в демонстрации ради славы Господней…
— Я думал, это делается ради негров.
Додж улыбнулся, показывая, что понял сарказм рабби, но способен оценить шутку.
— Это одно и то же, Дэвид. Ведь слава Господня проявляется в человеке, во всех людях — как черных, так и белых. Ну, что скажете?
Рабби покачал головой.
— Вы еще не в состоянии? Но группа отправится туда не раньше, чем через несколько дней.
Рабби снова покачал головой.
— А, вы из-за Мириам? Это будет уже довольно скоро, да?
— Это тоже не главная причина, — сказал рабби. — Понимаете, Питер, на самом деле я не служитель Бога — по крайней мере, не больше, чем любой другой человек. И что я там скажу? Мы редко просим о чем-нибудь в своих молитвах. Кто меня поймет, если я буду молиться на иврите? А если буду читать какую-нибудь из наших обычных молитв на английском — «Шма», или «Кадиш», или «Шмонэ-эсрэ», — так они, в общем-то, не подходят к случаю. Нет, боюсь, я не смогу поехать туда в качестве раввина. Я мог бы, конечно, принять участие как частное лицо, вместе со студентами, скажем. Но вам же не это нужно.
— Ну конечно, вы нам нужны как раввин. С нами уже ездили раввины, и многие из них давали потом свидетельские показания.
Рабби пожал плечами.
— У нас нет церковной иерархии в области пропаганды веры. Я смотрю на ситуацию так, другие раввины, возможно, иначе. Одни считают это своим долгом духовного лидера конгрегации — в силу мышления, которое они переняли, между прочим, у вас, христиан, или навязанного им их конгрегациями. Другие так движимы сочувствием к неграм, что и не пытаются соотнести свою человеческую и гражданскую позицию со своим положением раввина. Откровенно говоря, так, может быть, и лучше.
— Тут я вас совершенно не понимаю.
— Люди разные: одни тихие, другие штурмуют баррикады. Боюсь, что я отношусь к тихим, хотя и признаю, что мир, вероятно, меняют именно другие, агрессивные. Я уважаю вас за то, что вы делаете, Питер, и уважаю других. Но что касается моего личного, физического участия в этой борьбе, то ввязываться в нее я вижу не больше необходимости, чем ехать в Южную Африку и помогать неграм там. Так что если бы я это сделал, это диктовалось бы какими-то второстепенными соображениями, вроде того, которое выдвинули вы: обеспечить себе престиж в глазах своей конгрегации. А это было бы лицемерием.
— Но речь ведь не только о том, чтобы помочь неграм Юга, Дэвид. Это какое-то новое ощущение, новый дух, который возник в церкви — в вашей церкви так же, как и в моей, — и мы не должны дать ему умереть. Церковь выходит из своей традиционной скорлупы. В ней пробуждается новая жизнь. Она отказывается от своих самодостаточных молитв и псалмопений и выходит на автострады и проселочные дороги, к людям — чтобы служить им, чтобы помочь им реализовать себя. Движение за гражданские права борется не только за негров, но и за самое церковь. Вот почему это касается всех ее служителей — и священников, и раввинов, и пасторов.
— Нам это не в новинку, Питер, — спокойно сказал рабби. — Мы занимались этим несколько тысяч лет — фактически с тех самых пор, как приняли Второзаконие и эту заповедь: «Шесть дней работай… а день седьмой, суббота, — Богу, Всесильному твоему: не совершай никакой работы ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни бык твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который во вратах твоих, чтобы отдохнул раб твой и рабыня твоя, как ты». Вы, христиане, расстались с нами две тысячи лет назад, когда устремили свой взгляд к Небесам. Для вас небольшое страдание здесь, на земле, не так уж важно, потому что в сравнении с бесконечностью загробной жизни земная жизнь — всего лишь ничтожный миг. Мы же всегда находились в гуще этой земной жизни со всеми ее несправедливостями. Так что, наверное, можно сказать, что мы с самого начала участвовали в Движении за гражданские права.
— А вы ничего не потеряли в ходе этого, Дэвид?
— Например?
— Например, воодушевления, которое двигало блаженными и святыми; вдохновения жизни, посвященной Небесам и Богу, — жизни горстки людей, которые своим примером чуточку приближали людей к ангелам.
— Да, наверное, но мы считали, что оно того стоит. А теперь, похоже, и вы, христиане, пришли к этому.
Глава XXV
— Окружной прокурор мною недоволен, — сказал Лэниган, заехав к Смоллам по пути домой. — И вами, рабби, кажется, тоже.
— Что я такого сделал?
— Окружной прокурор не прочь пойти в суд с ясным делом и выиграть его — так же, как бейсболист не прочь сделать меткий удар. Но вывалить ему вот такое дело об убийстве — без подозреваемых и без уверенности, что мы вообще найдем убийцу, — нет, такого он не любит. Поэтому он недоволен вами. А мною он недоволен, так как считает, что я тут схалтурил: не предположил возможность убийства и не принял обычных мер предосторожности с отпечатками пальцев и…
— Но ведь отпечатки пальцев были стерты.