В Суоми
Шрифт:
Лайхия — это как бы заповедник скупердяев, известный всей Суоми.
Говорят, что по скаредности с Лайхия может соревноваться лишь Исокюрё — соседняя с ней деревня. И сейчас, на подступах к Лайхия, наш водитель к десятку уже занесенных в мою тетрадь анекдотов о феноменальной скупости лайхияненов рассказывает еще одну историю.
…Крестьянин из Исокюрё был какого в гостях у своего друга в Лайхия.
— О скупости наших деревень идет слава во всей Суоми… — сказал гость.
— Верно, Лайхия знают даже за границей! — с гордостью перебил его хозяин.
— Так вот, я вызываю тебя на состязание, кто из нас скупее.
— Принимаю вызов, — ответил хозяин, подошел к часам и остановил их. — Пока мы тут сидим, зачем им идти? — сказал он.
Гость из Исокюрё зажмурился.
— Пока мы тут сидим на месте без дела, зачем зря расходовать зрение, утомлять глаза?
— Ты прав, — отвечал хозяин. — Но если уж мы сидим с закрытыми глазами, то незачем понапрасну жечь свет. — И он потушил лампу.
Много ли, мало ли времени сидели так в темноте, с закрытыми глазами и гость и хозяин, сказать не берусь, но вдруг гость услышал во тьме какой-то шорох.
— Что ты там делаешь? — спросил он.
— Снимаю штаны. Если все равно сидим в темноте, то зачем же зря протирать сукно, просиживать штаны! Они денег стоят!
— Ты выиграл! Лайхия непобедима, — огорчился гость из Исокюрё, подтянул штаны и стал прощаться…
Вот и поворот в Лайхия. Мы миновали его.
— Рассказы о Лайхия так популярны в народе, потому что скопидомство, вероятно, одна из существеннейших черт финского «менталитета», — сказал водитель. — Это и понятно. Природа нас не балует. На даровщинку нам ничего не достается, — добавил он мораль к притче. — Возьмите хотя бы эту же дубинку старосты. Скупились на посыльного при общине. Чем не Лайхия?
— Ну, это ты путаешь! Бережливый — не скряга. Расчет не скупость. А в дубинке был не только расчет, но и смекалка. Каждый передающий соседу эстафету сам лучше запоминает, в чем дело. Передаваемая из рук в руки палка быстрее обежит многокилометровый путь, чем одинокий посыльный. А в-третьих, если можно обойтись без посыльного, то держать его — непростительная расточительность! — возразил мой спутник Аско Сало.
— Если правильна французская пословица о том, что все пороки являются лишь продолжением добродетелей и бережливость порой переходит в скупость, то из какой же добродетели вырастает расточительство? — спросил я.
— Расточительство? — переспросил Аско. — Да вот пример. У вас в Советском Союзе тончайшие расчеты, — ну, вот хотя бы такие, без которых нельзя было бы запустить спутник, — иногда сочетаются с неумением считать в быту! Возьмите эти мраморные чернильницы, с которыми встречается каждый иностранец в первый же день пребывания в России.
— Чернильницы?
— Ну да! В номерах гостиниц в Ленинграде, Москве, Киеве, Ташкенте — повсюду на письменных столах стоят мраморные, в бронзе чернильные приборы. В кабинетах директоров заводов и у всякого рода начальства чернильницы из хрусталя, бронзы, мрамора! И каждая стоит сотни по три, а то и больше. В большинстве случаев это глубокие, неудобные чернильницы без чернил. Бесполезная декорация. Ведь пишут все — и директора и приезжие люди — автоматическими перьями, или, как у вас называют, «вечными ручками». А эти мрамор и бронза еще как вскочили вам в копеечку! В одной «Астории» в Ленинграде чернильницы обошлись поди в четверть миллиона!..
Странно — как я этого раньше сам не замечал!
Что значит сила привычки, и как полезен свежий взгляд друга, которому хочется, чтобы во всем, даже в самых малых мелочах, наша страна была примером.
Я вспомнил о номере гостиницы в Вааса. Там на полочке умывальника у зеркала рядом со стаканом стоит круглобокая жестяная коробочка, похожая на банку из-под сгущенного молока.
Из-за длинной, узкой щелки, прорезанной на стенке, коробка эта похожа и на копилку. Но щель настолько узка, что в нее не пролезет даже самая мелкая монета.
И, однако, коробка не пустая: встряхнешь — и она ответит глухим металлическим позвякиванием.
Оказывается, что это все же копилка, но копилка особого рода. После бритья в эту узкую длинную щель постояльцы гостиницы опускают отработанное лезвие безопасной бритвы. А когда банка наполняется, ее открывают и сдают лезвия в переработку. Ни один грамм высококачественной стали не должен пропасть напрасно. Доход же от этого идет на благотворительные цели, о чем свидетельствуют подписи под красными крестами на зеленых стенках этой своеобразной копилки. Так было во всех гостиницах в Турку и Тампере, в Хямеенлинна и в Лахти, в Котке и в Порвоо, в Пори и Куопио.
Нет, я не увидел здесь «духа» Лайхия. Не скопидомство это, а домовитость.
Тут в ходу и обыкновенные копилки. На витрине одного из банков в Хельсинки выставлена коллекция разнообразнейших копилок, изображающих то книгу, то нью-йоркский небоскреб, то океанский пароход, а то и простую глиняную хрюшку.
Сберегательные кассы выдают своим вкладчикам на дом замкнутую на замок копилку. Приходя с работы домой, владелец копилки опускает в прорезь марку, завалявшуюся в карманах мелочь, с которой он, конечно, сам бы никогда не пошел в сберкассу. В определенные сроки работник сберегательной кассы приходит на квартиру, отворяет своим ключиком копилку, забирает накопленную за три месяца мелочь и записывает ее на книжку вкладчика…
Копилка здесь для многих становится предметом культа, и не случайно в центре столицы, на фасаде Коммерческого училища, в сюите выразительных барельефов работы известного скульптора-керамика Шилкина, рядом с богом торговли Гермесом в его крылатых сандалиях, изваяно изображение копилки-хрюшки, в прорезь которой школьница деловито опускает монетку.
Когда вечером входишь в парадный подъезд многоквартирного жилого дома в Хельсинки, поражаешься царящей там — хоть глаза выколи — тьме. Перегорело электричество? Ничего подобного. Стоит нажать кнопку на стене у двери — и на три минуты, нужные, чтобы подняться к себе в квартиру или спуститься к выходу, вспыхивает яркий свет. И на каждой площадке есть такая кнопка; не хватило трех минут — можно повторить. Просто бессмысленно тратить тысячи ватт на никому не нужное освещение безлюдных лестниц, на то, чтобы расходовать свет впустую всю ночь. Экономия же получается огромная.
Так присущая финскому характеру бережливость и расчетливость находит с развитием техники все новые формы и источники.
Когда в понедельник один из моих спутников хотел купить на память сорокастраничный воскресный номер газеты «Хельсингин саномат», оказалось, что вчерашнюю газету невозможно достать ни в одном из киосков. Сегодняшняя — любая и в каком угодно количестве, а вчерашних нет. Прочитать вчерашнюю газету вы можете в библиотеке, в подшивках, но у газетчиков их уже нет.
Непроданные газеты опять пойдут на бумажные фабрики, в перемол.