В Суоми
Шрифт:
…Утро 23 февраля я начал прогулкой по городу и дошел до Рыбного рынка на берегу бухты перед президентским дворцом.
Накануне в газетах сообщалось, что сегодня будет мороз, от которого могут замерзнуть дикие утки, зимующие у прорубей на льду у Рыбного рынка, и муниципалитет просил крестьян, которые приедут на рынок, привезти заодно и немного соломы, чтобы набросать на льду подстилку для уток.
Морозное солнце, не грея, сияло над заснеженными крышами. Ресницы заиндевели. На льду залива, где обычно скопляются дикие утки, и на самой набережной была набросана свежая, хрустящая солома. Призыв муниципалитета услышан. Впрочем, подстилкой пользуются не только дикие утки, но и нахальные чайки, также оставшиеся на зимовку в гостеприимной столице. Перед президентским дворцом бойко торговали березовыми вениками, но я веника не купил. Бюман предупредил, что у него заготовлено их вдосталь и для домашних и для гостей.
Днем несколько часов я провел на выставке живописи, графики и скульптуры группы левых деятелей искусства «Кийла», а вечер начал в нашем посольстве, где в честь Дня Советской Армии был устроен большой прием.
Военный атташе чувствовал себя именинником. Он принимал поздравления, стоя рядом с женой в просторном уютном холле. Для художника-костюмера собравшееся общество представило бы немалый интерес. Это была настоящая выставка парадных офицерских костюмов армий Европы, Азии и Америки. Затянутые в расшитые золотом и серебром мундиры, военные чинно «прикладывались» к ручке жены атташе и, смешавшись с толпой штатских, четким шагом отправлялись к закускам и «заедкам», живописно расставленным на длинных столах. «Запивки» же, интересовавшие их не меньше «заедок», разносились на подносах.
По здешнему обычаю, кроме электрических люстр, зажжены были и свечи.
Если бы оборванным, голодным питерским рабочим и фронтовикам, откликнувшимся на призыв Ленина и вступившим первыми в Красную Армию, кто-нибудь тогда сказал, что, отмечая дату их записи в отряд, жены иностранных генералов и послов капиталистических стран будут шить себе специальные вечерние туалеты, то солдаты революции, наверное, весело хохотали бы над шутником.
Но их подвиг, многократно повторенный советским народом, совершил не одно чудо. И теперь не только друзья наши, но и представители армий, которые входят в военные блоки, направленные своим острием против социалистического лагеря, приходят поздравить нас с праздником Красной Армии.
«Повращавшись» немного в этом «высшем» обществе, сверкающем знаками различия и орденами (иные из которых были получены в проигранной войне против Советов), я вышел из дворца посольства на мороз.
К восьми часам вечера Антеро Бюман, как условлено было, на машине подъехал к нашему посольству и захватил меня к себе в Херттаниеми. В автомобиле уже сидели и финский поэт Армас Эйкия с женой, а дома Бюмана поджидал его друг и сосед каменщик Нестори Пехконен.
Жена Бюмана, Импи, встретив нас, сказала, что баня уже истоплена и березовые веники лежат на полке. А после бани — кофе.
Но перед тем как идти в баню, гостеприимный хозяин показал нам свой небольшой, но очень удобно и расчетливо построенный дом.
В цокольном полуподвальном этаже были устроены гараж, ванна, баня с предбанником (причем как баня, так и предбанник едва ли были больше, чем купе нашего мягкого вагона), чулан для кистей, мела и других материалов малярного ремесла, загородка для угля и котел центрального отопления.
В первом этаже из передней мы попадали в большую комнату, которая при желании задергивающимся занавесом разделяется на две. Кроме этой комнаты, на первом этаже была лишь просторная кухня с нишей, также отделявшейся от кухни задергивающейся занавеской.
В мезонине со скошенным под крышей потолком — две небольшие комнатки.
— Я их сдаю пока одной молодой паре за шестнадцать тысяч марок в месяц. Все-таки подспорье при выплате долга за дом, — сказал Антеро.
И в самом деле — дом ему обошелся деньгами, если считать по старому индексу, в 1900 тысяч марок. Это лишь за материалы и транспорт, рабочая сила не в счет.
Из этой суммы 460 тысяч марок Бюман получил как ссуду, которую он должен погасить за десять лет (платя за нее небольшой процент), от «Арава». «Арава» — государственная организация, созданная для смягчения жесточайшего послевоенного жилищного кризиса и призванная кредитовать как индивидуальных, самодеятельных застройщиков, так и строительные кооперативы (здесь их называют акционерными обществами). Девятьсот тысяч было получено как заем от банка, и за него, кроме очередных выплат, приходится в год платить одних процентов 40 тысяч марок — среднюю месячную заработную плату квалифицированного рабочего.
— А остальная часть поглотила все мои прежние сбережения, — деловито объясняет суть дела Бюман. — В счет займа я уже выплатил двести тысяч марок и думаю, чтобы окончательно рассчитаться с банком, потребуется еще пять лет. Если, конечно, не стану безработным… А тогда… — И Бюман, не договорив, махнул рукой.
Значение этого жеста мне понятно, потому что вскоре я побывал в другом таком же местечке под Хельсинки, у финского журналиста Пасавуори. Там, в еще не полностью отстроенном поселке на берегу моря, мне показали немало домов, которые уже перешли в руки вторых и даже третьих хозяев. Из сорока стандартных домов поселка таких было тринадцать. Первые же владельцы, лишившись работы, оказались не в состоянии покрыть ссуды и вынуждены были с большим уроном отступиться.
— А почему в стоимость дома вы не включаете рабочую силу?
— Да кто строил этот дом? Двое взрослых моих сыновей, тоже строители, приходили сюда работать после трудового дня. Я строил тоже после рабочего дня — и, разумеется, себе не платил. Импи на этой стройке трудилась, почитай, круглые сутки бесплатно. А потом, отработав положенные по коллективному договору свои восемь часов, сюда приходил трудиться этот кирпичник, — кажется, так он по-русски называется? — Антеро кивнул на своего пожилого друга Нестори.
— Не кирпичник, а каменщик, — поправил Эйкия.
— Ну, пусть каменщик, — соглашается Бюман. — А вместе с ним приходили и другие друзья-строители, — добавляет он.
Со всеми ими Бюман тоже не деньгами расплачивался, а своими умелыми руками, после рабочего дня отрабатывая по нескольку часов на стройке их домиков.
— Выходит, что сначала я их эксплуатировал, а потом они меня, так что совершенно «чистых» пролетариев среди нас нет! — смеется Бюман.
Начали строить дом в мае, а к осени уже праздновали новоселье.
Да, здесь, я убедился, среди рабочих до сих пор еще бытует то, что у нас в сельской жизни раньше называлось «помочь» или «супряга», когда крестьяне шли пособить земляку-соседу своим трудом, — обычай, так хорошо описанный Александром Энгельгардтом.
Но, кроме такой «семейной помощи», и маляр Антеро Бюман, и его друг, каменщик Нестори Пехконен, и их жены, и сотни и тысячи других рабочих семей Хельсинки добровольно и безотказно отдали в прошлом году стройке Дома культуры сто пятьдесят тысяч часов своего труда. Здесь и Рабочие дома, вплоть до неповторимого по своей оригинальной красоте Дома культуры в Хельсинки, зачастую возводятся, как у нас бы сказали, способом «народной стройки». Этот обычай, идущий от чувства общности интересов трудовой семьи, развился, поднялся до великого, преобразующего мир, осознанного чувства классовой солидарности пролетариата.