В свете старого софита
Шрифт:
…А потом Валерий Всеволодович дал нам тетрадь, и попросил, чтобы каждый из нас написал своё впечатление о картинах. Он сказал:
– Это – традиция. Все, приходящие к нам первый раз, что-нибудь пишут в эту тетрадь. И, если не возражаете, можете оставить свой телефон.
Как написать в нескольких фразах о том, что я пережила сейчас?… Хотелось сказать так много!…
А телефон свой, конечно, я оставила.
– А Валерий по этой сумасшедшей жаре совершает прыжки тигра! – говорила Людмила Фёдоровна. – Он пообещал мне, что этим летом добудет для
– Тебе, Люся, и не надо этим заниматься. Ты – поэт.
Она разливала чай… и её тихий голос… нет, она не жаловалась, она восхищалась мужем. Он в её глазах был настоящим героем.
– Дело в том, что возвращение в коммуналку невозможно. У Валерия уже было два инфаркта… А ведь это его родной дом! Он там родился и жил с родителями до революции. Это потом в квартиру подселили толпу алкоголиков… Единственное, с чем будет жалко расставаться – так это с видом из окна. Окно смотрит прямо на Кремль! Одно время у нас в доме висела картина Лентулова «Москва». Одна Москва – за окном, другая – на стене, как раз напротив окна. И когда во время заката на картину падали лучи солнца… эффект был потрясающий! Вообще, обожаю Замоскворечье. Старые тополя в нашем дворике… Конечно, жалко будет со всем этим расставаться… Но речь идёт о выживании. Если мы останемся в этой коммуналке – мы погибнем…
– Люся, мы не погибнем. Я тебе обещаю: квартира этим летом у нас будет!
– Спасибо нашим добрым друзьям, Волковым. Они уехали на лето в Париж и оставили нам ключи от своей квартиры. Здесь – чудно! Воздух изумительный, и эта роскошная сирень за окном… Как на даче. Здесь и мастерская в третьей комнате, Валерий может работать, он уже написал эту сирень. Он обожает писать сирени! Каждое лето их пишет.
Людмила Фёдоровна расставляла на маленьком столике чашки и разливала чай, мы с Татьяной ей помогали.
– А как вам картины самого Волкова? Точнее – двух Волковых. Это – отец, Александр Волков, «Снятие с креста». Гениальная вещь, не правда ли? Написана в двадцатые годы, но какая современная! Формально – кубизм. Но сколько экспрессии, страсти, страдания… А это – работы его старшего сына, Валерия Волкова, хозяина этой милой квартиры. Изумительный «Восточный базар»… Я обожаю эту работу! А это – портрет его жены Светланы. Её настоящее имя – Клер, что по-французски значит «Светлая». Она юность прожила во Франции, это и есть её родина. Точнее, она родилась в Багдаде, а детство и юность прожила во Франции, её родители – эмигранты первой волны. А после войны вернулись в Россию… Вот так бывает.
А потом был чай, и его запах сливался с запахом сирени, которая и на картине «Вечерний звон», и за окном, а там и жасмин уже зацвёл и засветился своими ярко-белыми цветами-звёздами, и стихи Людмила Фёдоровна читала про жасмин…
Вечер пахнет чаем и жасмином, Лунно полыхающем в саду… Начинаясь медленно и длинно, Разговор уходит в высоту…И я поняла, что перед нами – великий Поэт.
А ещё она читала про Сократа, и мне казалось, что Сократ –
А уж я-то всю Цветаеву, и всю Ахматову, от корки до корки… мне казалось, что вот они – две звезды русской поэзии. Но вот она – третья звезда, которая с того вечера светит мне ярче двух других…
Людмила Окназова… Кто-то из друзей, вслушиваясь в её фамилию, воскликнет: «Окназова – это же окна зова!»
Да, это так. Как будто распахнулись перед нами окна зова…
И мы тоже читали в ответ в тот вечер. И Гавр читал свои стихи, и Симон, и я. Получилось такое потрясающее поэтическое чаепитие: с луной-торшером, с запахом вечерней сирени и жасмина из окна… и лицами прекрасных людей вокруг маленького уютного стола…
И так не хотелось уходить!…
Мы прощались, и меня поразили глаза этой маленькой женщины. Я ещё не знала тогда, что на меня смотрит… моя будущая крёстная мать.
…Когда мы с Гавром пришли вновь на лито в Сокольники, в этот, второй свой приход сюда, я познакомилась с Мишей Файнерманом и Володей Казарновским. Володя тоже поступает в Литературный, но – на прозу. Дал почитать свои рассказы.
Звонила ночью Гавру: «В России родился новый Гоголь!»
Миша на лито читал свои стихи тихим, заикающимся голосом. Верлибры. Они меня заворожили…
– Мне очень понравились ваши стихи, – сказала я ему.
– А мне ваши – нет, – сказал он. – Я вообще не люблю рифмованные стихи.
– Но я и верлибры пишу.
– А… это интересно, хотелось бы почитать, – сказал он.
Так началась наша дружба, которая с того дня продлилась на всю жизнь: и с Мишей, и с Володей.
А потом – через много лет – мне суждено будет стать редактором-составителем первой Мишиной книги и первой Володиной.
Поэтический вечер в ЦДЛ, в Малом зале. Выступают не только профессиональные поэты, но и все желающие. Надо только послать записку ведущему – переводчику Левину. (Или Левику? От волнения я не очень поняла). Желающих выступить много. Поэтому установлен лимит: два стихотворения.
Я прочла два.
Ведущий сказал:
– Читайте ещё.
– А как же лимит?
– Читайте!
И после каждого следующего стихотворения он говорил с улыбкой: «Ещё!» Я прочла стихотворений пять или шесть, мне долго хлопали… Жаль, что в зале не было Гавра. Он в это время был в командировке в Кишинёве. Но были Симон, ещё народ с нашего лито, был «Пушкин». Он слушал, когда я читала, прикрыв глаза и покачивая ногой.
Вечер закончился. Народ бурлит в фойе… Какой-то дядечка хочет меня познакомить со знаменитой поэтессой – Риммой Казаковой. Я спросила: