В свете старого софита
Шрифт:
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
А потом я села на беленький теплоход и поплыла в Ялту…
И целый день, и вечер, и ночь бродила по её дивным узким улочкам, сотканным, как лёгкое, весёлое кружево, из шорохов, запахов, солнечных пятен и теней…
И там, в Ялте, случилось то, что казалось немыслимым, невозможным в ближайшее тысячелетие. Во мне что-то отозвалось на эти нежные, завораживающие, по-осеннему прозрачные звуки и запахи, на эту извечную игру света и теней: под подошвами башмаков, на старом тротуаре…
…Поздно вечером, бредя по тёмной пустынной улочке, я вышла – к Дереву. Оно сияло в октябрьской тьме белыми гроздьями цветов!… И я стояла у этого осеннего чуда, не в силах сдвинуться с места и продолжить свое блуждание. Мне казалось: то, зачем я приехала сюда, – я нашла.
А потом – был Севастополь с фосфорически синей, сияющей на солнце, как кристалл, Карантинной бухтой…
И – Феодосия, с меланхолично ползущими по тротуарам и мостовым виноградными лозами, и растрёпанным морем…
И в каждом из этих городов ноги сами приводили меня к цирку. Или к тому месту, где летом был цирк…
…Во дворе ялтинского цирка валялись обрывки афиш и стоял одинокий голубой вагончик, выгоревший на солнце до белизны. Сезон окончен, больше ничего не покажут…
В Феодосии, находившись до изнеможения по её меланхоличным, с прохладным платановым шелестом над головой улочкам, я обнаружила себя стоящей в тени старого сквера, неподалеку от базара. И поняла: здесь! Здесь летом был цирк. Пробегающий мимо загорелый и тощий феодосийский мальчишка подтвердил это.
А в Севастополе… Боже мой, неужели я прожила в Севастополе всего один день? День как жизнь. И день в Ялте, и день в Феодосии… Каждый из этих дней был восхождением. Прорывом к жизни. К радости. Без которой жизнь мертва.
Там, в Севастополе…
В бухте Карантинной, в тёплой паутине улиц полусонных славные места. В переулке малом розовые мальвы, гаснущие мальвы, жухлая листва…